Своеобразие художественных образов учёного-исследователя в произведениях Артура Конана Дойля. Художник и ученый — Гипермаркет знаний
Анализируются взгляды на науку трёх великих русских писателей – А.П. Чехова, Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого. Исследование науки в таком контексте дает неожиданные и интересные результаты. Ключевые слова: наука, искусство, художественная литература.
Key word: science, art, fiction literature
Проблема взаимосвязи науки и искусства имеет давнюю историю и решается с различных или прямо противоположных позиций. Популярной была идея, что научное, дискурсивное мышление теснит интуитивное и преобразует эмоциональную сферу. Модной стала фраза «Смерть искусства». Угрозу искусству прямо связывали с наукой и техникой. Машина в отличие от человека обладает совершенством и огромной продуктивностью. Она бросает вызов художникам. Поэтому перед искусством встает выбор: либо оно подчиняется принципам машинной технологии и становится массовым, либо оно оказывается в изоляции. Апостолами этой идеи выступили французский математик и эстетик Моль и канадский специалист по массовым коммуникациям Мак-Люэн. Моль утверждал, что искусство теряет свое привилегированное положение, становится разновидностью практической деятельности, адаптируется научно-техническим прогрессом. Художник превращается в программиста или коммуникатора. И только в случае, если он овладеет строгим и универсальным языком машины, за ним может сохраниться роль первооткрывателя. Его роль меняется: он создает уже не новые произведения, а идеи о новых формах воздействия на чувственную сферу человека. Реализуют же эти идеи техники, которые играют в искусстве не меньшую роль, чем в создании лунохода. В сущности говоря, это была лишь первая превентивная война против идеи сакральности художественного творчества и самой ценности автора. В настоящее время Интернет довел эти идеи до конца и, как это обычно бывает, до карикатуры.
Но есть и прямо противоположная концепция взаимоотношений науки и эстетических ценностей. Например, французский эстетик Дюфрен считал, что искусство в его традиционном понимании действительно умирает. Но это не значит, что умирает или должно умереть под агрессивным напором науки искусство вообще. Если искусство хочет выжить, оно должно стать в оппозицию к социальной и технической среде с их окостеневшими структурами, враждебными человеку. Порывая с традиционной практикой, искусство вовсе не игнорирует реальности, а напротив, проникает в ее более глубокие слои, где объект и субъект уже неразличимы. В каком-то смысле это вариант немецкого философа Шеллинга. Искусство, таким образом, спасает человека. Но цена такого спасения – полный разрыв искусства и науки.
Из всех видов искусства самые напряженные отношения сложились у науки и художественной литературы. Это объясняется, прежде всего, тем, что и наука и литература используют один и тот же способ выражения своего содержания – дискурсный способ. И хотя в науке огромный пласт символического специфического языка, все-таки основным остается разговорный язык. Один из известных представителей аналитической философии Питер Стросон считал, что наука нуждается в естественном языке для своего осмысления. Другой аналитик Генри Н. Гудмен полагает, что версии мира состоят из научных теорий, живописных изображений, литературных опусов и тому подобного, важно лишь, чтобы они соответствовали стандарту и проверенным категориям. Язык – живая реальность, он не признает границ и перетекает из одного предметного поля в другие. Поэтому писатели так пристально и ревниво следят за наукой. Как они к ней относятся? Чтобы ответить на этот вопрос, надо исследовать всю литературу в отдельности, ибо одного ответа нет. Он разный у различных писателей.
Сказанное выше прежде всего относится к русской литературе. Это понятно. Поэт в России больше чем поэт. И литература у нас выполняла всегда больше функций, чем это положено искусству. Если, по Канту, единственная функция искусства – эстетическая, то в России литература и учила, и воспитывала, и была частью политики, и религии, и проповедовала моральные максимы. Понятно, что она с ревнивым интересом следила за наукой – не прихватывает ли та часть ее делянки? Тем более что с каждым годом и веком в сферу интересов науки попадало все больше объектов, и ее предмет неуклонно расширялся.
Часть 1. А. П. Чехов.
«Я пламенно люблю астрономов, поэтов, метафизиков, приват-доцентов, химиков и других жрецов науки, к которым Вы себя причисляете чрез свои умные факты и отрасли наук, т.е. продукты и плоды… Ужасно я предан науке. Рубль сей парус девятнадцатого столетия для меня не имеет никакой цены, наука его затемнила у моих глаз своими дальнейшими крылами. Всякое открытие терзает меня как гвоздик в спине….». Все знают эти строчки из рассказа Чехова «Письмо к ученому соседу». «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда» и т.д. И даже люди, хорошо знающие творчество Чехова, думают, что вот такими шутками отношение Чехова к науке и исчерпывается. А между тем это глубочайшее заблуждение. Никто из русских писателей не относился к науке так серьезно и с таким уважением, как Чехов. Что волновало его в первую очередь? Прежде всего Чехова много размышлял над проблемой связи науки с истиной.
Герой рассказа «На пути» говорит: «Вы не знаете, что такое наука. Все науки, сколько их есть на свете, имеют один и тот же паспорт, без которого они считают себя немыслимыми – стремление к истине. Каждая из них имеет своей целью не пользу, не удобства в жизни, а истину. Замечательно! Когда вы принимаетесь изучать какую-нибудь науку, вас прежде всего поражает ее начало. Я вам скажу, что нет ничего увлекательнее и грандиознее, ничто так не ошеломляет и не захватывает человеческого духа, как начало какой-нибудь науки. С первых же пяти-шести лекций вас окрыляют самые яркие надежды, вы уже кажетесь себе хозяином истины. И я отдался наукам беззаветно, страстно, как любимой женщине. Я был их рабом, и кроме них не хотел знать никакого другого солнца. День и ночь, не разгибая спины, я зубрил, разорялся на книги, плакал, когда на моих глазах люди эксплуатировали науку ради личных целей». Но беда в том, что эта ценность – истина – начинает постепенно размываться.
И Чехов с горечью продолжает: «Но я не долго увлекался. Штука в том, что у каждой науки есть начало, но вовсе нет конца, всё равно как у периодической дроби. Зоология открыла 35000 видов насекомых, химия насчитывает 60 простых тел. Если со временем к этим цифрам прибавится справа по десяти нолей, зоология и химия так же будут далеки от своего конца, как и теперь, а вся современная научная работа заключается в приращении цифр. Сей фокус я уразумел, когда открыл 35001-й вид и не почувствовал удовлетворения» [там же]. В рассказе «Ряженые» молодой профессор читает вступительную лекцию. Он уверяет, что нет большего счастья, чем служить науке. «Наука – все! – говорит он.– Она жизнь». И ему верят. Но его назвали бы ряженым, если бы слышали, что он сказал своей жене после лекции. Он сказал ей: «Теперь я, матушка, профессор. У профессора практика вдесятеро больше, чем у обыкновенного врача. Теперь я рассчитываю на 25 тысяч в год» .
Это просто поразительно. За 60 с лишним лет до немецкого философа Карла Ясперса Чехов говорит нам о том, что из ценностного горизонта науки исчезает истина и мотивы занятия наукой начинают становиться пошлыми и обывательскими. Разумеется, говорит специфическим образом, как мог сказать только Чехов.
Следующая проблема, волнующая Чехова, – проблема ценностной нагруженности науки. В рассказе «И прекрасное должно иметь пределы» коллежский регистратор пишет: «Не могу также умолчать и про науку. Наука имеет многие полезные и прекрасные качества, но вспомните, сколько зла приносит она, ежели предающийся ей человек переходит границы, установленные нравственностью, законами природы и прочим?» .
Мучило Чехова и отношение обывателей к науке, и ее социальный статус. «Люди, кончившие курс в специальных заведениях, сидят без дела или занимают должности, не имеющие ничего общего с их специальностью, и таким образом высшее техническое образование является у нас пока непроизводительным», – пишет Чехов в рассказе «Стена» .
В «Попрыгунье» писатель недвусмысленно говорит о своей симпатии к точным наукам и герою – медику Дымову, а его жена попрыгунья Оленька только после смерти мужа понимает, что жила с необыкновенным человеком, великим человеком, хотя он и не понимал опер и других искусств. «Прозевала! Прозевала!», – плачет она.
В рассказе «Мыслитель» тюремный смотритель Яшкин разговаривает со смотрителем уездного училища:
« По моему мнению, и наук много лишних». «То есть, как же это-с, – тихо спрашивает Пифов. – Какие науки вы находите лишними?» – «Всякие… Чем больше наук знает человек, тем больше он мечтает о себе…Гордости больше… Я бы перевешал все эти науки. Ну-ну, уж и обиделся» .
Ещё один поистине провидческий момент. В повести «Дуэль» зоолог фон Корен говорит дьякону: « Гуманитарные науки, о которых вы говорите, только тогда будут удовлетворять человеческую мысль, когда в движении своем они встретятся с точными науками и пойдут с ними рядом. Встретятся ли они под микроскопом или в монологах нового Гамлета, или в новой религии, я не знаю, но думаю, что земля покроется ледяной корой раньше, чем это случится» .
Но даже если вы не разочаровались в науке, если истина, наука и преподавание составляют весь смысл вашей жизни, то довольно ли этого для счастья? И тут я хочу напомнить об одной из самых пронзительных повестей Чехова «Скучная история». История, действительно, скучная, почти ничего в ней не происходит. Но она о нас, и обойти её вниманием в раскручивании этого сюжета я не могу. Герой – выдающийся, знаменитый во всем мире ученый – медик, профессор, тайный советник и кавалер почти всех отечественных и иностранных орденов. Он тяжело и неизлечимо болен, страдает бессонницей, мучается и знает, что жить ему осталось несколько месяцев, не более. Но отказаться от любимого дела – науки и преподавания не может и не хочет. Его рассказ о том, как он читает лекции – настоящее методическое пособие для всех преподавателей. Его день начинается рано и без четверти десять он должен начать читать лекцию.
По дороге в университет он обдумывает лекцию и вот доходит до университета. «А вот мрачные, давно не ремонтированные университетские ворота, скучающий дворник в тулупе, метла, куча снега…На свежего мальчика, приехавшего из провинции и воображающего, что храм науки и в самом деле храм, такие ворота не могут произвести здорового впечатления. Вообще ветхость университетских построек, мрачность коридоров, копоть стен, недостаток света, унылый вид ступеней, вешалок и скамей в истории русского пессимизма занимают одно из первых мест наряду причин предрасполагающих…Студент, настроение которого в большинстве создается обстановкой, на каждом шагу, там, где он учится, должен видеть перед собой только высокое, сильное, изящное… Храни его Бог от тощих деревьев, разбитых окон, серых стен и дверей, обитых рваной клеенкой» .
Любопытны его размышления о своем помощнике, прозекторе, который готовит для него препараты. Тот фанатически верит в непогрешимость науки и главным образом всего того, что пишут немцы. «Он уверен в самом себе, в своих препаратах, знает цель жизни и совершенно незнаком с сомнениями и разочарованиями, от которых седеют таланты. Рабское поклонение авторитетам и отсутствие потребности самостоятельно мыслить». Но вот начинается лекция. «Я знаю, о чем буду читать, но не знаю как буду читать, с чего начну и чем кончу. Чтобы читать хорошо, то есть нескучно и с пользой для слушателей, нужно кроме таланта иметь ещё сноровку и опыт, нужно обладать самым ясным представлением о своих силах, о тех, кому читаешь, и о том, что составляет предмет твоей речи. Кроме того, надо быть человеком себе на уме, следить зорко и ни на секунду не терять поля зрения….Передо мной полтораста лиц, не похожих одно на другое… Цель моя – победить эту многоголовую гидру. Если я каждую минуту, пока читаю, имею ясное представление о степени её внимания и о силе разумения, то она в моей власти…Далее я стараюсь, чтобы речь моя была литературна, определения кратки и точны, фраза возможно проста и красива. Каждую минуту я должен осаживать себя и помнить, что в моем распоряжении имеются только час и сорок минут. Одним словом, работы немало. В одно и тоже время приходится изображать из себя и ученого, и педагога, и оратора, и плохо дело, если оратор победит в вас педагога и ученого, или наоборот.
Читаешь четверть часа, полчаса и вот замечаешь, что студенты начинают поглядывать на потолок, один полезет за платком, другой сядет поудобнее, третий улыбнется своим мыслям….Это значит, что внимание утомлено. Нужно принять меры. Пользуясь первым удобным случаем, я говорю какой-нибудь каламбур. Все полтораста лиц широко улыбаются, глаза весело блестят, слышится ненадолго гул моря. Я тоже смеюсь. Внимание освежилось, и я могу продолжать. Никакой спорт, никакие развлечения и игры не доставляли мне такого наслаждения, как чтение лекций. Только на лекциях я мог весь отдаваться страсти и понимал, что вдохновение не выдумка поэтов, а существует на самом деле» .
Но вот профессор заболевает и, казалось бы, надо все бросить и заняться здоровьем, лечением. « Мои совесть и ум говорят мне, что самое лучшее, что я мог бы сделать теперь – это прочесть мальчикам прощальную лекцию, сказать им последнее слово, благословить их и уступить свое место человеку, который моложе и сильнее меня. Но пусть судит меня Бог, у меня не хватает мужества поступить по совести… Как 20-30 лет назад, так и теперь, перед смертью, меня интересует одна только наука. Испуская последний вздох, я все-таки буду верить, что наука – самое важное, самое прекрасное и нужное в жизни человека, что она была и будет высшим проявлением любви и что только ею одною человек победит природу и себя.
Вера эта, может быть, наивна и несправедлива в своем основании, но я не виноват, что верю так, а не иначе; победить же в себе этой веры я не могу» [там же]. Но если это так, если наука самое прекрасное в жизни человека, то почему же хочется плакать, читая эту повесть? Наверное, потому, что все-таки герой несчастлив. Несчастлив, потому что неизлечимо болен, несчастлив в семье, несчастлив в своей безгрешной любви к воспитаннице Кате. А последняя фраза «Прощай, моё сокровище», как и фраза «Где ты, Мисюсь?» из другой повести Чехова – лучшее, что есть в мировой литературе, от чего сжимается сердце.
Необыкновенно интересны размышления Чехова и как врача, и как писателя над проблемой «гений и безумие», актуальной и до сих пор. Этой теме посвящен один из лучших рассказов Чехова «Черный монах». Герой Коврин – ученый, очень талантливый, философ. Он болен маниакально-депрессивным психозом, который Чехов как врач описывает со скрупулезной точностью. Коврин приезжает на лето в гости к своим друзьям, у которых практически вырос и женится на дочери хозяина Тане. Но вскоре наступает маниакальная фаза, начинаются галлюцинации, и испуганная Таня и ее отец начинают борьбу за его лечение. Это не вызывает у Коврина ничего, кроме раздражения. «Зачем, зачем вы меня лечили? Бромистые препараты, праздность, теплые ванны, надзор, малодушный страх за каждый глоток, за каждый шаг – всё это в конце концов доведет меня до идиотизма. Я сходил с ума, у меня была мания величия, но зато я был весел, бодр и даже счастлив, я был интересен и оригинален.
Теперь я стал рассудительнее и солиднее, но зато я такой как все: я посредственность, мне скучно жить…О, как вы жестоко поступили со мной. Я видел галлюцинации, но кому это мешало? Я спрашиваю: кому это мешало?». «Как счастливы Будда и Магомет или Шекспир, что добрые родственники и доктора не лечили их от экстаза и вдохновения. Если бы Магомет принимал от нервов бромистый калий, работал только два часа в сутки и пил молоко, то после этого замечательного человека осталось бы так же мало, как и после его собаки. Доктора и добрые родственники в конце концов сделают то, что человечество отупеет, посредственность будет считаться гением и цивилизация погибнет» [там же]. В последнем письме Тани к Коврину она пишет: «Мою душу жжет невыносимая боль… Будь ты проклят. Я приняла тебя за необыкновенного человека, за гения, я полюбила тебя, но ты оказался сумасшедшим» . Это трагическое несовпадение внутреннего самоощущения гениального человека и восприятия его окружающими, которых он делает на самом деле несчастными – удручающее обстоятельство, с которым наука пока не справилась.
Часть 2. Ф. М. Достоевский
Совершенно иной образ науки видим мы в творчестве Ф.М. Достоевского. Наверное, самые главные составляющие этого образа – в «Бесах» и «Братьях Карамазовых». В «Бесах» Достоевский говорит не о науке вообще, а больше о социальных теориях. «Бесы» как бы фиксируют моменты, когда социальная утопия с прихотливыми фантазиями и романтикой обретает статус «учебника жизни» и тогда становится догмой, теоретическим фундаментом кошмарной смуты. Такую теоретическую систему разрабатывает один из героев «Бесов» Шигалев, уверенный, что путь к земному раю только один – через ничем неограниченный деспотизм и массовый террор. Всё к одному знаменателю, полное равенство, полная безличность.
Нескрываемое отвращение Достоевского к таким теориям, пришедшим из Европы, он переносит на всё европейское просвещение. Наука – главная движущая сила европейского просвещения. «Но в науке лишь то, – говорит старец Зосима в «Братьях Карамазовых» – что подвержено чувствам. Мир же духовный, высшая половина существа человеческого отвергнута вовсе, изгнана с неким торжеством, даже с ненавистью. Вослед науке хотят устроиться без Христа». Достоевский считает, что Россия должна получить от Европы только внешнюю прикладную сторону знания. «Но просвещения духовного нам нечего черпать из западноевропейских источников за полнейшим присутствием источников русских… Наш народ просветился уже давно. Все, чего они желают в Европе, – всё это давно уже есть в России в виде истины Христовой, которая всецело сохраняется в православии». Это не мешало Достоевскому говорить иногда о необыкновенной всечеловеческой любви к Европе.
Но, как метко замечает Д. С. Мережковский, эта необыкновенная любовь больше похожа на необыкновенную человеческую ненависть . «Если бы Вы знали, – пишет Достоевский в письме к приятелю из Дрездена, – какое кровное отвращение, до ненависти возбудила во мне к себе Европа в эти четыре года. Господи, какие у нас предрассудки насчет Европы! Пусть они ученые, но они ужасные глупцы… Здешний народ грамотен, но до невероятности необразован, глуп, туп, с самыми низменными интересами» [там же]. Чем может ответить Европа на такую «любовь»? Ничем. Кроме ненависти. «В Европе все держат против нас камень за пазухой. Европа нас ненавидит, презирает нас. Там, в Европе порешили давно уже покончить с Россией. Нам не укрыться от их скрежета, и когда-нибудь они бросятся на нас и съедят нас».
Что касается науки, то она, конечно, плод интеллигенции. «Но показав этот плод народу, мы должны ждать, что скажет вся нация, приняв от нас науку».
Но для чего-то она всё-таки нужна, наука, раз она есть? И тут как раз подворачивается Н.Ф. Федоров с его проектом всеобщего спасения предков.
Учение всеобщего дела зародилось осенью 1851 года. Почти двадцать пять лет Федоров не заносил его на бумагу. И все эти годы мечтал о том, чтобы проект оценил Достоевский. Их непростым отношениям посвящена прекрасная работа Анастасии Гачевой .
А. Гачева подчеркивает, что во многих темах писатель и философ, сами о том не подозревая, идут параллельно. Их духовные векторы движутся в одном направлении, так что целостный образ мира и человека, который выстраивает Федоров, обретает объемность и глубину на фоне идей Достоевского, а многие интуиции и понимания Достоевского отзываются и находят свое развитие в трудах философа всеобщего дела. Мысль Достоевского движется в научно-практическую сторону проекта. «ТОГДА НЕ ПОБОИМСЯ И НАУКИ. ПУТИ ДАЖЕ НОВЫЕ В НЕЙ УКАЖЕМ» – большими буквами обозначает Достоевский идею обновленной, христианской науки. Возникает она в набросках поучений Зосимы, перекликаясь с другими высказываниями, намечающими тему преображения: «Изменится плоть ваша. (Свет фаворский). Жизнь есть рай, ключи у нас».
Однако в окончательном тексте романа присутствует только образ позитивистски ориентированной науки, не заботящейся ни о каких высших причинах и соответственно уводящей мир от Христа (монолог Мити Карамазова о «хвостиках» – нервных окончаниях: только благодаря им человек и созерцает, и мыслит, а не потому, что он «там какой-то образ и подобие». В конце 1890-х - начале 1900-х гг. у Федорова на новом витке начинают звучать темы, в свое время объединившие его с Достоевским еще в 1870-е гг. Он критикует секулярную цивилизацию Нового времени, обоготворившую суету сует, служащую богу потребления и комфорта, указывает на отчетливо обозначившиеся к концу XIX в. симптомы антропологического кризиса – именно этот кризис представлял Достоевский в своих подпольных героях, указывая на тупик безбожного антропоцентризма, абсолютизации человека каков он есть.
Любопытна в этой связи попытка современных исследователей творчества Достоевского представить отношение писателя к новой, в частности, ядерной науке. Об этом размышляют И. Волгин, Л. Сараскина, Г. Померанц, Ю Карякин.
Как отметил Г. Померанц, Достоевский в романе «Преступление и наказание» создал притчу о глубоких негативных следствиях “голого” рационализма. “Дело не в отдельной ложной идее, не в ошибке Раскольникова, а в ограниченности любой идейности. «Еще хорошо, что вы старушонку только убили, – говорил Порфирий Петрович. – А выдумай вы другую теорию, так, пожалуй, еще и в сто миллионов раз безобразнее дело бы сделали». Порфирий Петрович оказался прав. Опыт последних веков показал, как опасно доверять логике, не поверяя ее сердцем и духовным опытом. Ум, ставший практической силой, опасен. Опасен научный ум со своими открытиями и изобретениями. Опасен политический ум со своими реформами. Нужны системы защиты от разрушительных сил ума, как на АЭС–от атомного взрыва” .
Ю. Карякин пишет: “Есть великие открытия в науке…Но есть и великие открытия абсолютно самоубийственной и (или) самоспасительной…духовно-ядерной энергии человека в искусстве - НЕСРАВНЕННО «фундаментальнее» всех…научных открытий. Почему…Эйнштейн, Малер, Бехтерев…почти абсолютно одинаково именно так относились к Достоевскому? Да потому, что в человеке, в душе его сходятся, пересекаются все, абсолютно все линии, волны, влияния всех законов мира…все остальные космические, физические, химические и прочие силы. Миллиарды лет ушли на то, чтобы все эти силы сконцентрировались только в одной этой точке…”.
И. Волгин отмечает: «Конечно,… можно… противостоять мировому злу исключительно с помощью авианосцев, ядерных бомб, танков, спецслужб. Но если мы хотим понять, что с нами происходит, если мы желаем лечить не больного, а болезнь, нам не обойтись без участия тех, кто принял на себя миссию «найти в человеке человека»” .
Одним словом, мы, находящиеся в состоянии глубочайших глобальных кризисов и в связи с ядерной угрозой обязаны, по мнению многих философов и ученых, пройти через опасные откровения о человеке и обществе, через максимально полное познание их. Значит, игнорировать Достоевского и исследования его творчества нельзя.
Часть 3. Л. Н. Толстой
В январе 1894 года состоялся 9-й Всероссийский съезд естествоиспытателей и врачей, на котором обсуждались актуальные проблемы молекулярной биологии. На съезде присутствовал и Л. Н. Толстой, который отозвался о съезде так: «Ученые открыли клетки, а в них какие-то штучки, а для чего и сами не знают»
Эти «штучки» не дают ему покоя. В «Крейцеровой сонате» герой говорит «наука нашла каких-то лейкоцитов, которые бегают в крови и всякие ненужные глупости», а главного не могла понять . Всех врачей Толстой считал шарлатанами. И.И. Мечникова, лауреата Нобелевской премии, называл глупцом. Н.Ф. Федоров, ни разу в жизни не поднявший ни на кого голоса, не выдержал. Он с трепетом показывал Толстому сокровища Румянцевской библиотеки. Толстой сказал: «Как много люди пишут глупостей. Всё это следовало бы сжечь». И тогда Федоров закричал: «Я много глупцов видел в жизни, но такого, как Вы, первый раз».
Бесконечно трудно говорить об отношении Л.Н. Толстого к науке. Что это? Болезнь? Обскурантизм, доходящий до мракобесия? И можно было бы об этом не говорить, умолчать, как замалчивали много лет поклонники и исследователи творчества И. Ньютона его шалости с алхимией. Но ведь Толстой не просто гениальный писатель, наверное, первый в ряду русской и мировой литературы. Он ещё для России и пророк, почти неканонизированный святой, провидец, учитель. К нему идут ходоки, ему пишут тысячи людей, ему верят как Богу, спрашивают совета. Вот одно из писем – письмо симбирского крестьянина Ф.А.Абрамова, которое писатель получил в конце июня 1909 г.
Ф. А. Абрамов обратился к Л. Н.Толстому с просьбой дать разъяснения по следующим вопросам: «1) Как вы смотрите на науку? 2) Что есть наука? 3) Видимые недостатки нашей науки. 4) Что дала нам наука? 5) Чего должно требовать от науки? 6) Какое нужно преобразование науки? 7) Как ученые должны относиться к темной массе и физическому труду? 8) Как нужно учить детей младшего возраста? 9) Что нужно для юношества?» . И Толстой отвечает. Это очень объемное письмо, поэтому я обращу внимание только на главные моменты.Прежде всего Толстой даёт определение науки. Наука, пишет он, как это понималось всегда и понимается и теперь большинством людей, есть знание необходимейших и важнейших для жизни человеческой предметов знания.
Таким знанием, как это и не может быть иначе, было всегда, есть и теперь только одно: знание того, что нужно делать всякому человеку для того, чтобы как можно лучше прожить в этом мире тот короткий срок жизни, который определен ему Богом, судьбой, законами природы - как хотите. Для того же, чтобы знать это, как наилучшим образом прожить свою жизнь в этом мире, надо прежде всего знать, что точно хорошо всегда и везде и всем людям и что точно дурно всегда и везде и всем людям, т.е. знать, что должно и чего не должно делать. В этом, и только в этом, всегда и была и продолжает быть истинная, настоящая наука. Вопрос этот общий для всего человечества, и ответ на него мы находим у Кришны и Будды, Конфуция, Сократа, Христоса, Магомета. Вся наука сводится к тому, чтобы любить Бога и ближнего, как говорил Христос. Любить Бога, т.е. любить выше всего совершенство добра, и любить ближнего, т.е. любить всякого человека, как любишь себя.
Так что истинная, настоящая наука, нужная всем людям, и коротка, и проста, и понятна, говорит Толстой. То же, что так называемые ученые считают наукой, наукой уже по определению не является. Люди, занимающиеся теперь наукой и считающиеся учеными, изучают все на свете. Им всё одинаково нужно. «Они с одинаковым старанием и важностью исследуют вопрос о том, сколько Солнце весит и не сойдется ли оно с такой или такой звездой, и какие козявки где живут и как разводятся, и что от них может сделаться, и как Земля сделалась Землею, и как стали расти на ней травы, и какие на Земле есть звери, и птицы, и рыбы, и какие были прежде, и какой царь с каким воевал и на ком был женат, и кто когда какие складывал стихи и песни и сказки, и какие законы нужны, и почему нужны тюрьмы и виселицы, и как и чем заменить их, и из какого состава какие камни и какие металлы, и как и какие пары бывают и как остывают, и почему одна христианская церковная религия истинна, и как делать электрические двигатели и аэропланы, и подводные лодки, и пр. и пр. и пр.
И все это науки с самыми странными вычурными названиями, и всем этим … исследованиям конца нет и не может быть, потому что делу бывает начало и конец, а пустякам не может быть и нет конца». И занимаются этими пустяками люди, которые не сами кормятся, а которых кормят другие и которым от скуки больше и делать нечего, как заниматься какими бы то ни было забавами.». Дальше Толстой распределяет науки на три отдела по целям. Первый отдел – это науки естественные: биология во всех своих подразделениях, потом астрономия, математика и теоретические, т.е. неприкладные физика, химия и другие со всеми своими подразделениями. Второй отдел будут составлять науки прикладные: прикладные физика, химия, механика, технология, агрономия, медицина и другие, имеющие целью овладевание силами природы для облегчения труда людского. Третий отдел составляют все те многочисленные науки, цель которых – оправдание и утверждение существующего общественного устройства. Таковы все так называемые науки богословские, философские, исторические, юридические, политические.
Науки первого отдела: астрономия, математика, в особенности «столь любимая и восхваляемая так называемыми образованными людьми биология и теория происхождения организмов» и многие другие науки, ставящие целью своей одну любознательность, не могут быть признаны науками в точном смысле этого, потому что не отвечают основному требованию науки – указывать людям, что они должны и чего не должны делать для того, чтобы жизнь их была хорошая. Расправившись с первым отделом, Толстой принимается за второй. Тут у него получается, что прикладные науки вместо того, чтобы облегчать человеку жизнь, только увеличивают власть богатых над порабощенными рабочими и усиливают ужасы и злодейства войн.
Остается третий разряд знаний, называемых наукой, – знаний, имеющих целью оправдание существующего устройства жизни. Знания эти не только не отвечают главному условию того, что составляет сущность науки, служению благу людей, но преследуют прямо обратную, вполне определенную цель – удержать большинство людей в рабстве меньшинства, употребляя для этого всякого рода софизмы, лжетолкования, обманы, мошенничества… Думаю, что излишне говорить о том, что все эти знания, имеющие целью зло, а не благо человечества, не могут быть названы наукой, подчеркивает Толстой. Понятно, что для этих многочисленных пустяшных занятий т.н. ученым нужны помощники. Они рекрутируются из народа.
И тут с молодыми людьми, идущими в науку, происходит следующее. Во-первых, они отрываются от нужного и полезного труда, во-вторых, забивая себе голову ненужными знаниями, теряют уважение к важнейшему нравственному учению о жизни.«Узнай люди народа истинную науку, и не будет у властвующих помощников. И властвующие знают это и потому, не переставая, всеми возможными средствами, приманками, подкупами заманивают людей из народа к изучению ложной науки и всякого рода запрещениями и насилиями отпугивают от настоящей, истинной», подчеркивает Толстой. Не поддаваться обману, призывает Лев Николаевич. «А это значит – родителям не посылать, как теперь, своих детей в устроенные высшими классами для их развращения школы, и взрослым юношам и девушкам, отрываясь от честного, нужного для жизни труда, не стремиться и не поступать в устроенные для их развращения учебные заведения.
Только перестань люди из народа поступать в правительственные школы, и сама собой не только уничтожится ложная, никому, кроме одного класса людей, не нужная лженаука, и сама собой же установится всем и всегда нужная и свойственная природе человека наука о том, как ему наилучшим образом перед своей совестью, перед Богом прожить определенный каждому срок жизни. Это письмо… А в романах Толстой расцвечивает свое отношение к науке и образованию художественными средствами.
Известно, что Константин. Левин – alter ego Толстого. Через этого героя он выражал самые трепетные для него вопросы – жизни, смерти, чести, семьи, любви и др.
Брат Левина Сергей Кознышев, ученый, обсуждает с известным профессором модную тему: есть ли граница между психическими и физиологическими процессами в деятельности человека и где она? Левину становится скучно. Он встречал в журналах статьи, о которых шла речь и читал их, интересуясь ими как развитием знакомых ему как естественнику по университету основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум .
Тем более не считал необходимым доносить эти знания до народа. В споре с братом Левин решительно заявляет, что грамотный мужик гораздо хуже. Школы мне тоже не нужны, но даже вредны, уверяет он.. И когда Левину пытаются доказать, что образование есть благо для народа, он говорит, что не признает этого дела хорошим .
Вот такой красочный, разнообразный, противоречивый образ науки находим мы в трудах наших великих писателей. Но при всем разнообразии точек зрения и их спорности бесспорно одно – все они размышляли прежде всего о нравственной обеспеченности науки и её ответственности перед человеком. А это и сейчас – главный сюжет в философии науки.
Федеральное агентство по образованию
Государственное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
"ВЛАДИМИРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ
ГУМАНИТАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ" (ВГПУ)
по истории и философии науки
Художественный образ и научное понятие: сравнительно-эпистемологический анализ
Выполнила:
Грехова В.С.
Проверила:
научный руководитель
д.ф.н., профессор
Альми И.Л.
Владимир - 2010
Введение
Как ни дробите жизнь, она всегда едина и цельна. Говорят: для науки нужен ум и рассудок, для творчества - фантазия, и думают, что этим порешили дело начисто, так что хоть сдавай его в архив. А для искусства не нужно ума и рассудка? А ученый может обойтись без фантазии? Неправда! Истина в том, что в искусстве фантазия играет самую деятельную и первенствующую роль, а в науке - ум и рассудок.
Белинский В.Г. "Взгляд на русскую литературу 1847 года"
Говоря о теме, структуре и задачах данной работы, следует сразу же подчеркнуть, что она будет иметь преимущественно описательный характер. Отсылки к истории предмета будут иметь вспомогательное значение. Художественный образ и научное понятие можно рассматривать как в контрасте, так и в сопоставлении; как средства познания мира (гносеологический аспект) и как продукты творческой деятельности (онтологический аспект). Для нашей работы существенна мысль о том, что данные два объекта имеют много общего в гносеологическом и структурном плане, но принципиально отличаются в плане эстетическом. Иначе говоря, мы разделяем мысль Ю. Борева о функциях искусства, большинство которых дублируют деятельность других сфер общественного сознания (науки, философии, религии), но среди которых есть две специфические - гедонистическая и эстетическая. Последняя, возможно, для искусства и есть основная, т.к. осуществлять ее с наибольшей полнотой способно только искусство. Почему это важно? Дело в том, что, во-первых, в наше время налицо проблема кризиса духовности и человечности, а во-вторых, как отмечают многие филологи и философы, причина кроется в перенесении на жизнь принципов научности и законов и иллюзий рационалистического мышления.
С философских позиций проблема обозначается как "сциентизированное мировоззрение". Человечество еще в эпоху Нового времени обольстило себя надеждой подчинить мир с помощью научного познания, тем более что такой путь выглядел надежным, разумным, истинным. Однако при всех положительных достижениях науки и прогресса мы сегодня пожинаем плоды ошибочного возведения последних в абсолют. Результаты проявляются в нашем мироощущении, в образе мыслей, в культуре. "Рационально-прагматическая активность человека без опоры на высокие духовно-нравственные принципы, не связанная моральными нормами и запретами, привела к появлению техногенной, индустриальной цивилизации, которая свою цель преобразования природы видела в том, чтобы поставить ее на службу постоянно растущим потребностям людей… (кстати, сегодня остро стоит и проблема потребительства как стиля жизни, и справедливо замечание: "Человек изменяет своему человеческому назначению, когда видит смысл жизни лишь в том, чтобы жать". Корни у эгоизма и потребительства одни и те же. - В.Г.). Наука оттеснила на второй план религию, искусство, мораль. (…) Рационализированная этика не смогла приостановить рост индивидуализма и отчуждения".
В литературе проблема тотальной рациональности выражается в обезличенности, схематичности мышления писателя, в его попытке механически конструировать образы; в стремлении читателя и критика рассматривать произведение как идеологическую концепцию, где все можно объяснить, понять дискурсивно; в методологии литературоведения - в злоупотреблении принципами структурализма, т.е. узком подходе к произведению только как к системе текстовых единиц в их взаимоотношении; итогом же является утрата целостного восприятия произведения и превращение его в неподвижный объект, якобы призванный нести в себе лишь одну определенную идею. "Я решусь утверждать, - пишет литературовед и критик П. Палиевский, - что если основной признак жизни нам и неизвестен, то уж одно мы знаем наверное: она не укладывается ни в какую отдельную науку или связь наук…Знания, которые нам дают науки, могут нас в настоящее время ослеплять, вызывать впечатление, что загадка природы наконец разгадана…"ясно", как все сделано и на чем основано. Но это мнимое, чисто психологическое превосходство. Жизнь не раз доказывала и, по-видимому, будет доказывать, что она стоит выше самого научного принципа, который опирается на законы, соотношения и связи. Ее принцип, ее идея есть победа и преодоление законов в совершенно новом качественном произрастании - в организме, индивидуальности, душевной жизни (жизни именно, а не логических операциях)". Постструктурализм выступил с критикой логоцентрической традиции с ее стремлением искать порядок и смысл в любом культурном феномене. Подверглась сомнению и сама идея структуры как влекущая за собой статичность и антиисторизм. "Существенно, что качество художественности, по мнению современного постструктурализма, есть не только свойство произведения искусства, но и принцип человеческого мышления в целом, не сводящегося лишь к логическим операциям. Этот вывод задает совсем иные критерии научному знанию, которое отныне должно учитывать, что все явления мира включают элементы художественности и, значит, требуют соответствующих приемов его постижения". Нередко говорят о необходимости целостного познания, где органически сочетается и понятийное, и образное мышление, и интуиция. В пособиях по философии науки отмечено, что "для постнеклассической науки характерен новый уровень интеграции научных исследований, нашедший выражение в комплексных исследовательских программах, реализация которых требует участия специалистов различных областей знания", т.е. наука как форма общественной деятельности проявляет стремление к целостности внутри себя; а в более широких пределах "наблюдается тенденция к конвергенции двух культур - научно-технической и гуманитарно-художественной, науки и искусства". Укрепляется парадигма целостности: убеждение в системности и взаимодействии всех областей науки и жизни, стирание границ между субъектом и объектом познания, ориентация на восточное мышление в связи с пониманием недостаточной силы (а где-то - и откровенной слабости) европейского рационализма. У такой переориентации имеется целый комплекс сложных причин, но все их связывает, на наш взгляд, стремление изменить отношение к природе, взглянуть на мир глазами человека не просто разумного и высоконравственного, но и готового жить и мыслить обновленными категориями, иметь обновленные ценности. Отсюда возникает вопрос о границах и методах познания, которое должно каким-то очень важным свойством отличаться от того, что было на прежнем этапе. "Метод науки должен быть подобен стоглазому Аргусу; он должен все и всюду одновременно видеть. Его прямое дело - находить закономерную общность в самых далеко отстоящих фактах, разбросанных по жизненному полю без всяких, казалось бы, связей и толков. Этот толк, эти связи он обязан найти".
Разумеется, нельзя отрицать той роли, которую играет наука в постижении мира. Но если с помощью науки человек получает объективные знания, то с помощью искусства он учится жить. Именно поэтому мы упомянули об эстетической, "ничем не заменимой функции искусства". В связи с этим о художественном образе можно говорить как о средстве достижения вышеозначенной цели; о тех его особенностях, которые дают образу "личностное начало", исходящее от автора и передающееся читателю. Научное понятие безлично, что обусловлено иными задачами и иным путем постижения реальности. Тем не менее в гносеологическом аспекте художественный образ и научное понятие следует сопоставлять, т.к. "они, будучи разными способами освоения действительности, дополняют друг друга", имея к тому же немало общего в своей теоретической структуре.
Если мы рассмотрим образ и понятие в общих чертах (краткий экскурс в историю мышления), то убедимся, что они имели общий источник и "разошлись" по мере того, как человек научился мыслить отвлеченно и анализировать, т.е. когда зародились разные способы отражения реальности. Может показаться, что оформившийся художественный образ есть полная противоположность научного понятия, но на самом деле у них лишь одно принципиальное отличие (базовое, отделяющее научность от художественности) - в первом есть метафора (вымысел, иносказание, перенос, загадка, многозначность), во втором этого нет и быть не должно. По общим признакам, как средства познания, наши два объекта имеют очень похожую структуру; в них входят некоторые одинаковые составляющие, только в различных соотношениях и под вариативными названиями: общее (абстрактное, типичное, существенное) и единичное (конкретное, индивидуальное), интеллектуальная идея (рациональный компонент), установка на отображение сущностных сторон реальности.
Сравнивая здесь художественный образ и научное понятие, мы опираемся на труды О. Фрейденберг, когда говорим об истории мышления, и принимаем во внимание "теорию отражения", с позиций которой долго рассматривали художественный образ в гносеологии.
Мысль об отражении реальности как способе познания дает повод для сравнения самой специфики этого отражения: в художественном образе реальность преображается, подчиняясь при этом законам творческой типизации, а в научном понятии отражаются лишь существенные черты какого-либо объекта реальности. Здесь мы ссылаемся на работу К. Маркса и Ф. Энгельса "Об искусстве".
Говоря о гносеологии искусства, мы подчеркиваем те способы и средства, с помощью которых в искусстве осуществляется познание как деятельность особого рода. Этот аспект художественного образа освещен у Н. Бердяева в работе "Смысл творчества". Здесь отражается вред "рационализации", которую нередко привносили в искусство и литературу при анализе произведений. "Рациональное знание - это система абстрактных понятий и символов, характеризующаяся линейной, последовательной структурой, типичной для мышления и речи. Уязвимое место рационального подхода - абстрагирование, поскольку для того, чтобы сравнивать и классифицировать огромное количество различных форм, структур и явлений, мы не можем использовать все их характеристики, и должны выбрать несколько наиболее важных. Таким образом, мы создаем интеллектуальную карту действительности, на которой обозначаются лишь общие очертания вещей". Разумеется, абстрактного мышления и логики у нас не отнять, но мы нередко пытаемся исчерпать понятийным объяснением те объекты, которым это противопоказано, и в результате получаем механическое, обескровленное представление о них. В частности, это касается некоторых литературных произведений и отдельных образов, которые могут ввести в заблуждение своей типичностью и даже нарицательным значением, которое, однако, никак не является признаком однозначности.
"Наука и искусство, религия и образование сыграли решающую роль в формировании современности. Они должны осознать это и не забывать о своей социальной значимости. В этом отношении им еще далеко до зрелости. Сообщества технологов, ученых, деятелей искусства, религиозные объединения и те, кто трудится на ниве просвещения, должны отринуть свои узкие интересы и приложить усилия ради построения нового, более гуманного и пригодного для жизни мира".
1. Искусство как познание
На протяжении огромного периода в истории развития научно-философской мысли считалось, что познавательная роль отведена именно науке. Мыслители Нового времени задумываются над познавательной функцией эстетики (и искусства). В немецкой классической философии была сделана попытка примирить в образе два противоположных начала. Образ начинают рассматривать в отношении к субъекту и его духовно-познавательной деятельности. Мысль об искусстве как форме познания была выражена с достаточной ясностью в трудах И. Канта, когда он в своей "Антропологии" ввел понятие "эстетическое познание", а образ он называл "эстетической идеей", в основе которой лежит сочетание "обеих познавательных способностей - чувственности и рассудка". "Речь идет о сближении научного и художественного творчества, эстетического и познавательного начал. И то и другое опирается на воображение. Эстетическое есть нечто иное, чем познание и нравственность, оно своеобразный "мост" между ними. (…) В "Антропологии" (…) вводится понятие "эстетическое познание". В "Критике" этого не было, там шла речь о прекрасном как об "игре познавательных сил", которая является лишь подготовкой к акту познания. Вместе с тем близкое соприкосновение двух сфер открывало возможность допущения некой промежуточной сферы, принадлежащей как эстетическому, так и познавательному началу, где знание приобретает эстетическую окраску, а эстетическое становится познавательным".
Термин и понятие образа как понятийно-бытийного единства закрепляется благодаря "Эстетике" Гегеля.
Определение искусства как "мышления в образах" окончательно утвердилось на рубеже XIX-ХХ вв.
Сегодня в работах ведущих литературоведов при рассмотрении образа (как образа в целом, так и словесного) в первую очередь обращается внимание на познавательное значение искусства. Говоря о специфике образа как средства познания, один из исследователей, Г.Н. Поспелов, показывает его особенности путем проведения параллели с наукой и научным понятием как средством познания иного рода. Он рассуждает так: искусство, как и наука, - это вид общественного сознания и духовной культуры человечества, средство постижения жизни. Чем же искусство отличается от науки и прочих форм познания реальности? Прежде всего "это различие в тех средствах, в которых искусство и наука выражают свое содержание. Сразу бросается в глаза, что наука применяет для этого отвлеченные понятия, а искусство - образы".
Научное знание охватывает в принципе что-то все же относительно простое, что можно более или менее строго обобщить, ввести в рамки причинного объяснения, что укладывается в принятые в научном сообществе парадигмы. В научном знании реальность облекается в форму отвлеченных понятий и категорий, общих принципов и законов, которые зачастую превращаются в крайне абстрактные формулы математики и вообще в различного рода формализующие знаки - формулы, диаграммы, кривые, графики и т.п. Но жизнь гораздо сложнее всех наших научных представлений, где все "разложено по полочкам", поэтому у человека извечна и неистребима потребность выхода за пределы строго доказательного знания и погружения в царство таинственного, чувствуемого интуитивно, схватываемого не в четких научных понятиях, а в иных формах, которые призваны нести в себе загадку и недосказанность, которые глубоки и неоднозначны, на дне которых лежит скрытая суть вещей и явлений. Так искусство (в частности, литература) способно донести до нас любую мысль, используя при этом способы не только рассудочного постижения мира. Главным средством познания в искусстве выступает художественный образ.
В гносеологическом плане образом является любой результат освоения сознанием человека окружающей действительности. "Он может принимать формы чувственные (ощущения, восприятия, представления) и рациональные (понятия, суждения, умозаключения, идеи, теории)". Искусству ("мышлению в образах") и науке ("высшей форме понятийного мышления") присущи разные способы освоения реальности и формы ее отражения, отличные друг от друга. Научное познание - "это процесс получения объективного, истинного знания, направленного на отражение закономерностей действительности"; наука же, следовательно, "по самой своей сути является интеллектуальной деятельностью, цель которой - точное и тщательно разработанное описание и объяснение объектов, процессов и взаимосвязей, имеющих место в природе". Наука нацелена на понимание реальности через объективное знание о ней. Познание художественное "предстает как личностно-субъективное отображение мира на основе художественного образа". Общим принципом творческого переосмысления (пересоздания) художником действительности является художественный (творческий) метод. По природе своей искусство условно; реальность осмысляется через вымысел. Образ художественный и понятие научное, соответственно, имеют свою специфику, обусловленную изначально природой самого мышления (понятийного или образного), а затем - целями, задачами, законами и методами научного и художественного познания.
Определение
Самый поверхностный взгляд на художественный образ и научное понятие дает возможность противопоставить их как объекты, несущие в себе различную по своей природе заданность: эстетическую и научную. Если говорить об искусстве и науке как о формах познания, то их основные отличительные черты будут заложены в определениях: первое имеет эстетическую специфику, обращается ко всем чувствам реципиента и передает знание в "зашифрованном" виде, а вторая, будучи теоретическим знанием, апеллирует к интеллекту и передает информацию с помощью логического объяснения.
Под художественным образом понимается:
ü"объективированный в форме произведения как целого или его отдельных фрагментов", "воспроизведение уже отраженного и осознанного художником явления с помощью тех или иных материальных средств и знаков" (взгляд с точки зрения литературоведения как науки);
ü"форма отражения объективной действительности в искусстве с позиций определенного эстетического идеала, представляющая собой неразрывное взаимопроникающее единство объективного и субъективного, логического и чувственного, рационального и эмоционального, опосредованного и непосредственного, абстрактного и конкретного, общего и индивидуального, необходимого и случайного, внутреннего и внешнего, целого и части, сущности и явления, содержания и формы" (определение философское).
Художественный образ обладает целостностью самодостаточного объекта и может (и должен) быть исследован не только как средство передачи некой информации, но и сам по себе, как объект культуры, имеющий смысл и ценность. Его можно назвать также "эстетическим", поскольку художественность как главное свойство искусства иногда отождествляется с его эстетической природой: "Художественность является высшей культурной формой эстетического отношения человека к миру, поскольку, по словам М.Бахтина, "эстетическое вполне осуществляет себя только в искусстве".
Кроме того, главным условием художественности образа является его особая эстетическая адресованность, которая "состоит не в сообщении некоторого готового смысла, а в приобщении к определенному способу смыслопорождения", т.е. в возможности нового субъективного понимания и сотворчества.
Научное понятие является самой простой формой систематизации научного знания, которая входит в состав всех остальных форм как систем, превосходящих ее по сложности - научного закона, теории, дисциплины и т.д. В известных нам пособиях по философии науки определение научного понятия дается через определение понятия как формы мышления, но такой формы, которая отражает основную задачу (или критерий) научного знания. "Понятие - форма мышления, отражающие общие закономерные связи, существенные стороны, признаки явлений, которые закрепляются в их определениях (дефинициях)"; "понятие имеет тем большую научную значимость, чем более существенны признаки (составляющие содержание), по которым обобщаются предметы"; "Если отличительные свойства, отражаемые в понятиях, являются существенными (т.е. такими, которые дают возможность раскрывать закономерные связи между предметами изучаемой области, способствуют дальнейшему прогрессу научного знания), то мы будем иметь дело с научными понятиями"; "Научное понятие как форма логического мышления является концентрированным отражением внутренних, существенных, определяющих свойств и закономерных связей предметов материального мира". Определение существенных признаков предметов и явлений обязательно при выявлении объективных законов реальности, а это - главная задача науки.
Фиксируется научное понятие, как правило, с помощью термина - однозначного слова, "введение которого обусловлено необходимостью точного и однозначного обозначения данных науки, особенно тех, для которых в обыденном языке нет соответствующих названий". Термин всегда имеет готовое, принятое для него в науке значение, которое раскрывается в определении.
3. Пограничные явления. Образы в науке
"Художественный текст строится на использовании образно-ассоциативных качеств речи. Образ здесь конечная цель творчества, тогда как в нехудожественном тексте словесная образность принципиально не необходима и при наличии является лишь средством передачи (объяснения) информации. В художественном тексте средства образности подчинены эстетическому идеалу художника; второстепенная роль словесного образа в нехудожественной литературе освобождает автора от такой подчиненности: он озабочен другим - с помощью образа (сравнения, метафоры) передать информационную сущность понятия, явления".
Следовательно, образность может присутствовать и в науке, однако используются здесь в качестве иллюстративного средства при изложении понятийной мысли. Это образы нехудожественные, научно-иллюстративные. Условно такие образы можно разделить на показательно-типические и метафорические. Первые используются как образцы или модели (чаще всего эти образы несловесные). Так, если ученый говорит о существовании разных видов галактик, он выбирает в качестве примера изображение отдельной галактики, "которая была бы по своим индивидуальным чертам наиболее ярким, превосходным образцом среди подобных явлений", или типичным представителем, который позволяет сделать вывод о родовых свойствах изучаемого объекта. Второй вид иллюстративных образов является словесным и используется в научно-популярных текстах с целью облегчить подачу какой-либо научной идеи, а также отражают индивидуальную манеру автора излагать материал. "Вот, например, как наглядно, с использованием сравнений, олицетворений и метафор рассказывается о нейронах мозга: "Подобно снежинкам или человеческим лицам, в природе нет двух в точности одинаковых нейронов. [...] Несхожесть нейронов обусловлена не только богатством их внутреннего строения, но и запутанностью связей с другими клетками. Некоторые нейроны имеют до десятка тысяч таких контактов ("синапсов", если по-научному, или "застежек" в буквальном переводе на русский). Так что поневоле в общем дружном хоре каждый нейрон вынужден вести свою мелодию, отличную от других и высотой звука и тембром"". Метафора в научном тексте лишена двуплановости. Внешне похожая на метафору литературную (горный хребет, рукав реки, хрусталик глаза; усталость металла, затухающие колебания и др.), она тем не менее призвана помочь выразить только одно значение - прямое, объективное, денотативное, и существует она в готовом виде (в частности, среди терминов-метафор, входящих в понятийно-категориальный аппарат данной научной дисциплины), тогда как любая художественная метафора, помимо переносного значения, окказиональна.
Научно-иллюстративные образы лишены эмоциональности и не содержат "гиперболизации изображаемой жизни", поскольку ученый должен воспроизвести факты независимо от своих эмоций, и в итоге показать некое типическое явление в обобщенном виде. Схожая цель преследуется в публицистике и очерках: иллюстративные образы воспроизводят типическое явление таким, каким оно было в действительности. Здесь важна лишь точность в передаче подробностей; всякий элемент выдумки отсутствует, эмоциональная выразительность не имеет решающего значения. И еще один вид образа - фактографический, используемый в летописях и мемуарах при изображении явлений жизни "не ради их типичности, а ради их неповторимой индивидуальности". Здесь, напротив, не делается обобщения - во имя познания индивидуального в реальной действительности. При этом также не допускается переосмысления и требуется соблюдать точность при передаче информации. Все эти образы не могут считаться художественными, поскольку в них нет того гармоничного единства противоположностей, которое как нельзя лучше демонстрирует соблюдение всех законов художественности, а главное - в них нет условности, перехода в иной план реальности, что является наиважнейшим признаком художественного образа.
4. Из истории мышления. Мифологический образ. Роль метафоры в становлении понятий
Научное мышление с его рациональным способом постижения мира делает сильный акцент на анализе, при котором между анализирующим субъектом и анализируемым объектом лежит четкая граница. "Рациональное знание мы приобретаем в процессе повседневного взаимодействия с различными предметами и явлениями нашего окружения. Оно относится к области интеллекта, функции которого - различать, разделять, сравнивать, измерять и распределять по категориям". Объект идеализируется, представая перед нами как часть "жизненной схемы". Для выражения таких отношений, когда одно - это не другое, для четкого распознавания предметов по их общим свойствам необходимы понятия. Мышление художественное, перенося читателя в условную реальность, заставляет воспринять явление жизни в его непосредственном виде и охватить его целиком. "Искусство возвращает аналитически расщепленному наукой миру его целостность". Стремление к целостности всегда было присуще образу, особенно когда он еще не сформировался как средство поэтической выразительности, а был единственно возможной формой мышления в первобытном обществе. Понятия сформировались вместе с осознанием качества, причинности, личности, обособленности. Началом процесса абстрагирования конкретных представлений и признаком собственно художественного образа стала метафора. И образ, и понятие как средства познания мира выделились из самой древней формы восприятия реальности - мифологического образа.
Мифологический образ был нерасчлененным, конкретным, безоценочным. Свойства вещей не различались и не мыслились в отрыве от их носителя; каждый человек отождествлял себя с племенем; само мышление было "отождествляющим и репродуцирующим". Первые понятия возникают в позднюю родовую эпоху, когда субъект постепенно отходит от объекта, а миф уходит из повседневной жизни и остается в области религии. В античности образ стал пониматься как подражание действительности в действительности (идеальный мир - "кажущийся", потусторонний - считался истинным, а реальность - мнимым, кажущимся миром). "Объект превалировал над субъектом, делая всю область человеческого действия гносеологическим микрокосмом, "подражавшим" подлинному макрокосму. Мимезис преодолевал тот дуализм, который был так силен у многих народов древнего Востока, не создавших своей художественной системы. Антиномии бытия и небытия, добра и зла получили примирение в теории мимезиса. Мир имел "сущность" и "вид". Видом служил образ". С этого момента образ несет в себе иллюзию, иносказание как главный признак той недостоверности, которой обладает реальный мир. Так рождается метафора. "Метафора - перенесение слова с измененным значением из рода в вид, или из вида в род, или из вида в вид, или по аналогии".
Тождество двух предметов - того, с которого признаки "переносятся" на другой, и того, на который они переносятся - носит уже понятийный характер иллюзорного тождества. "Иллюзия кажущегося смысла должна была исходить из соответствия действительному смыслу и быть его "слепком". Здесь заложена сущность такого феномена, как художественная правда. Метафора помогает человеку осознавать разницу между правдой и вымыслом, сравнением предметов на основе схожих признаков (понятийное сравнение) и сравнение на основе вымысла, когда предметы уподобляются не в прямом смысле, а в переносном (художественное). Таким образом, метафора находится на стыке двух видов сознания и по-своему "работает" на каждый из них: способствует становлению понятийного мышления и развивает мышление образное. Гносеологические корни у художественного образа и научного понятия едины: античный мимесис имел познавательную природу, и образ, и понятие понимались как подражание, "прямо" - и иносказательное, причем "иносказательность метафоры была плоскостная, одноплановая, без символики смыслов, свойственной позднейшей мысли".
5. Отношение к действительности
"Гносеология - наука о природе познания, условиях его достоверности и истинности Соответствующий раздел эстетики изучает искусство в аспекте его познавательных возможностей, отношения художественного мира и мира реального". Любой литературный образ обязательно несет в себе рациональную мысль, однако ее постижение происходит принципиально иным путем.
Аристотель, в чьих трудах логика как учение о понятиях оформилась окончательно, впервые сформулировал основные признаки поэтического образа и античного искусства. Он говорит, что искусство по-своему позволяет познавать мир, и художник-творец выбирает для этого особые средства. Уже здесь обозначается основное различие между наукой и искусством: с помощью науки осуществляется познание интеллектуальное, а с помощью искусства - эстетическое. Отсюда - задача художника: ввести читателя и зрителя не в понятийно воссозданную, а в образно пересозданную реальность.
Сущность искусства, по Аристотелю, - правдоподобное изображение реальности, построенное на сходстве. Все начинается с подражания: "подражание всем доставляет удовольствие. Доказательством этому служит то, что мы испытываем пред созданиями искусства. Мы с удовольствием смотрим на самые точные изображения того, на что в действительности смотреть неприятно, например, на изображения отвратительнейших зверей и трупов. Причиной этого служит то, что приобретать знания чрезвычайно приятно не только философам, но также и всем другим, только другие уделяют этому мало времени". Художник должен создать вымышленную реальность (правда, субъективно-творческая сторона здесь еще не оценена по достоинству), которая поражает своим сходством с настоящей и заставляет читателя и зрителя пережить и почувствовать скрытую сущность окружающего мира. Сущность эта является содержательным центром как образа, так и понятия. Ее наличие говорит о творческом характере любого оформленного продукта мышления, в отличие от простой фотографической копии. Однако в научном понятии сущность (главные признаки, по которым происходит обобщение) принимает выраженный характер, поскольку задача науки - объяснить ту или иную закономерность, причем объяснение идет по пути упрощения, максимальной точности и однозначности. Сущность же в художественном образе имеет вид некой мысли, спрятанной в форму загадки, вымышленного изображения, смысл которого раскрывается путем не прямого понимания, а интерпретации. "Сущность загадки состоит в том, чтобы, говоря о действительном, соединить с ним невозможное. Посредством сочетания общеупотребительных слов этого сделать нельзя, а при помощи метафор возможно, например, "Мужа я видел, огнем припаявшего медь к человеку"". Античные образы еще достаточно "понятийны"; даже в современности они приобретают значение устойчивых символов. У художественного образа более позднего времени (начиная приблизительно с XVI в.), а тем более у современного, "разгадки" вариативны, и чем больше вариантов, тем лучше. При этом, разумеется, есть определенные ограничения, не позволяющие исказить суть образа, однако именно в различных его прочтениях, в зависимости от эпохи и личности читателя, и заключается главное условие "бессмертия" образа.
Добавим, что иная интерпретация образа не означает изменения его сути. Это лишь естественное переосмысление, как новая одежда на теле все того же человека. Научное же понятие зависит от фактологического содержания, понятийно-категориального аппарата данной науки, и если там происходят какие-то изменения в связи с появлением новых научных фактов, в научное понятие может быть внесена корректива с целью углубить и уточнить уже установленное содержание. Поскольку изменение в науке означает движение вперед и переход на новый уровень, то можно сказать, что научному понятию свойственно иногда меняться, совершенствоваться. Оно, как и любая научная теория, должно быть общезначимым и открытым. Произведение же искусства (в том числе и любая его единица), однажды созданное, не может быть изменено. Оно уникально, статично по форме и доступно лишь для новой интерпретации.
художественный научный сотворчество экзистенциальный
6. Теория отражения: проявление активности познающего. Реализм и типизация. Типическое и индивидуальное, абстрактное и конкретное
"Гносеология искусства исходит из того, что человек не только хочет получить художественное наслаждение, но и преследует цель с помощью искусства обрести устойчивость в этом мире. Он хотел бы осознавать его скрытые пружины, сопоставлять разные типы человеческих отношений, ставить себя на место разных персонажей, проживать множество жизней и в итоге углублять в себе меру понимания окружающего. Следовательно, для человека в определенной мере важны идеальные художественные образцы и модели поведения, сообразно которым он мог бы строить свою жизнь". Вопрос о том, как строятся такие образцы, принято решать, обращаясь к теории отражения. Для нас важно, что при раскрытии сути этой теории делается акцент на активности сознания, т.е. отражение не является простым слепком с действительности. "Марксистская философия понимает отражение диалектически, как сложный и противоречивый процесс взаимодействия чувственного и рационального познания (…), как процесс, в котором человек не пассивно приспосабливается к внешнему миру, а воздействует на него". При этом "результаты познания должны быть относительно адекватны своему источнику - оригиналу". Применительно к искусству и художественному образу теория отражения преобразовалась в концепцию творческой активности автора, который не просто копирует явление, а выражает свое отношение к нему и делает это в индивидуальной манере. Относительно научного понятия можно сказать, что и в нем присутствует элемент творчества (точнее, не в окончательной его форме, а при его создании). "Понятия науки часто создаются вначале лишь на основе гипотетических предположений о существовании тех или иных объектов и об их природе (так возникло, например, понятие атома). На основе познания законов, тенденций развития понятие о некоторых предметах может быть образовано до возникновения самих предметов (понятие о коммунизме). Таким образом, в формировании понятий проявляется активность и творческий характер мышления, хотя успех в использовании созданных понятий всецело зависит от того, насколько точно в них отражается объективная реальность".
В эстетике и философской мысли прочно утвердилась мысль об искусстве как познании, и разработано немало концепций, среди которых доминирует та, что отождествляет лучший путь познания с таким направлением, как реализм. Установка на реализм сформировалась в XIX веке. Долгое время господствовало мнение, что именно реалистический метод лучше всего воплощает принципы "жизненно-правдивого отражения действительности, осознанно устремленные к художественному познанию человека и окружающего мира". К.Маркс и Ф.Энгельс, разрабатывая теорию отражения и принцип историзма в искусстве, выдвинули следующее понятие о реализме: это "верность передачи типичных характеров в типичных обстоятельствах", с учетом правдиво переданных подробностей. Реализм в искусстве, по Марксу, необходим для того, чтобы показать существо жизненных закономерностей и связей, критически осмыслить сложность общественных отношений эпохи и воздействовать на читателя с помощью художественной формы. Художественный образ, созданный зрелым реализмом, представляет собой живую органическую структуру, где типическое сочетается с индивидуальным, много конкретики (детали, колорит эпохи, места и времени) и есть обобщение, где изображение реалистически правдиво, и в то же время присутствует вымысел (что соответствует, по Аристотелю, вероятности и возможности). "Реалистическому искусству присуща типизация - художественное обобщение через индивидуализацию путем отбора существенных черт личности. В реалистическом искусстве каждое изображаемое лицо - тип, но вместе с тем и вполне определенная личность - "знакомый незнакомец". Такая структура особенно хорошо показывает, как познавательная функция художественного образа сочетается с эстетической. Такой образ по своим гносеологическим особенностям довольно близок к понятию, но по сути все же далек от него. "Типизация может приводить к нарушению жизнеподобия в изображении: к очень смелой гиперболе, гротеску, фантастике ("Нос" Н.Гоголя, "Путешествие Гулливера" Дж.Свифта, "Господа Головлевы" М.Салтыкова-Щедрина). Однако в этом состоит право художника на отход от реальной действительности во имя создания новой эстетической реальности". Важно, что в реалистическом образе явственнее оформляются те же существенные признаки, то же обобщение, что может быть представлено понятием. Это и есть те самые типы, модели и образцы, необходимые человеку для познания. Главное отличие в том, что искусство обязательно подает свои образцы в их ценностном освещении (не говоря уже о способах подачи). По словам В.Белинского, различие науки и искусства "вовсе не в содержании, а только в способе обрабатывать данное содержание. Философ говорит силлогизмами, поэт - образами и картинами, а говорят оба они одно и то же".
Стоит упомянуть о том, что хоть научное понятие и называют "абстракцией" (особенно в пособиях по литературоведению), оно тоже несет в себе элементы конкретного, поскольку без этого была бы невозможна четкая дифференциация описываемых в понятии предметов и явлений. "Всякое понятие представляет собой абстракцию, что создает видимость отхода от действительности. На самом деле при помощи понятий происходит более глубокое познание действительности путем выделения и исследования существенных сторон ее. (…) Хотя в понятии выделяется только общее, это не значит, что оно противостоит единичному и особенному. Само общее существует лишь в отдельном. Поскольку оно составляет основу каченной специфики отдельных предметов, знание его дает возможность объяснения отдельного и особенного". Кроме того, специфически научный метод познания состоит в восхождении от абстрактного к конкретному, и в итоге "научное теоретическое познание… достигает воспроизведения объекта в его всесторонних отношениях". В научном понятии конкретное предстает как "завершение, итог исследования, научное понятие об объекте (мысленное конкретное)".
7. Субъективная природа и экзистенциальная специфика художественного образа. Смыслопорождение. Средства, побуждающие к сотворчеству
Итак, образы в искусстве и понятия в науке служат человеку для постижения мира. "Те и другие есть средства отражения реальной действительности в сознании людей, средства ее познания". Однако большинство ученых и философов сходятся во мнении, что "понимающих поэта - больше, чем понимающих ученого, ибо искусство воспринимается всеми пластами сознания, а не только разумом, всей палитрой душевной жизни. Художественный образ, с одной стороны, это ответ художника на интересующие его вопросы, а с другой - это и новые вопросы, порождаемые недосказанностью образа, его субъективной природой". И в самом деле, личностный отпечаток, которым обладает истинно художественный образ, обеспечивает его интерсубъективность, возможность "соприкосновения" душ и мыслей на общечеловеческом уровне: "сама индивидуальность художника несет в себе всеобщее. Великий поэт, говоря о себе самом, о своем "я", говорит об общем - о человечестве, ибо в его натуре лежит все, чем живет человечество; и поэтому в его грусти всякий узнает свою грусть, в его душе всякий узнает свою и видит в нем не только поэта, но и человека, брата своего по человечеству (Белинский)". "Художественный образ - это отражение объекта, содержащее отпечаток человеческой личности, ее ценностных ориентаций, которые вплавляются в характеристики отражаемой реальности. Исключить это взаимопроникновение - значит разрушить художественный образ. В науке же особенности жизнедеятельности личности, создающей знания, ее оценочные суждения не входят непосредственно в состав порождаемого знания (законы Ньютона не позволяют судить о том, что любил и что ненавидел Ньютон, (…) тогда как чей-либо портрет, написанный великим художником, выступает как своего рода "автопортрет")". "Наука ориентирована на предметное и объективное исследование действительности", хотя при этом нельзя сказать, что личность ученого никак не влияет на результат его деятельности. Однако законы и понятия науки универсальны и требуют умственного усвоения. Их "обтесанная" форма призвана это усвоение облегчить - чем яснее научное понятие, тем приятнее процесс обучения. Литературный образ, напротив, требует сопереживания, и потому "осложняется" индивидуальными деталями и недосказанностью, а личность автора, заложенная в глубине образа, может как помочь читателю, так и запутать его при "разгадке", но именно в этом и состоит особое эстетическое наслаждение. Термин вводит нас в схематичный мир науки, а образ - в многоликий мир жизни.
"Как ни разросся ныне сад науки, он не охватывает и не может охватить всего сущего в его самых общих закономерностях. Человеческое познание не довольствуется точно установленными, экспериментально доказанными фактами и законами, оно жаждет иметь хотя бы приблизительное представление о том, что находится "по ту сторону" возможностей точных наук, оно мучимо жаждой целостности, стремится свести найденные науками детали в некое органическое единство". Искусство, "возвращая миру его целостность" в ходе сопереживания, заставляет человека почувствовать себя творцом - в первую очередь самого себя - увидеть жизнь как путь и понять свою причастность к этой жизни, ответственность за нее. Иными словами, искусство пробуждает в человеке экзистенцию.
В этом, на наш взгляд, заключается смысл эстетической - главной - функции искусства. Если наука передает накопленный опыт и учит мыслить, то искусство, помимо этого, учит жить. В широком смысле и это можно назвать знанием, но это знание во многом несопоставимо с научным. Во-первых, важными признаками художественного образа (средствами художественности) являются эмоциональность, неоднозначность языка, гиперболизация явлений, недоговоренность (термины строго нейтральны, однозначны, исчерпывающи). Все это осуществляет тот особый путь, по которому образ передается читателю; путь, который включает в себя вживание и активность сознания читателя. Как ни парадоксально, но четкое объяснение (как в науке) только портит образ, и отсюда "характерно нежелание многих писателей определять идею своего произведения, "переводить" на язык понятий".
"Размышления о том, как переходят содержание, мысль, идея от художника к зрителю, А. Потебня как будто бы итожил пессимистической фразой, известной со времен В. Гумбольдта: "Всякое понимание есть непонимание". Для него было несомненно, что буквального, точного понимания художественного произведения нет и быть не может. Язык искусства, согласно Потебне, есть средство не выражать готовую мысль, а создавать ее. Между художественным образом и его значением всегда существует неравенство, уничтожение которого привело бы к уничтожению поэтичности. И в литературном творчестве "дело не в соответствии образа слова какой-либо идее, а в возможности будить, рождать и вызывать новые и новые мысли". Слово служит средством сообщения мысли лишь постольку, поскольку в слушающем оно производит процесс создания мысли, следовательно, и поэтичность образа тем больше, чем в большей степени он располагает читателя, зрителя или слушателя к сотворчеству".
Этот вопрос очень нас интересует, поскольку имеет отношение к нашему диссертационному исследованию на тему "Общечеловеческая трагедия позднего прозрения". Мы рассматриваем в качестве отправной точки образ Порфирия Головлева (Иудушки) и пытаемся выйти за рамки того смысла, который был этому образу навязан. Разумеется, речь не идет о полном отвержении тех концепций, что имели место ранее, но в свете современности образ Порфирия Головлева заслуживает иной интерпретации. Кроме того, это является несомненным доказательством его истинной художественности: мысль, в нем заложенная, не претендует на бесспорность, как в научном понятии или законе, а должна быть представлена в ином смысловом освещении.
"Поскольку в художественном тексте господствуют ассоциативные связи, то художественное слово оказывается практически понятийно неисчерпанным. Разные ассоциации вызывают разные "наращения смысла" (термин В.В. Виноградова)". Именно это позволяет читателю не бояться иметь собственное мнение, чувствовать себя свободным. Об этом, как о своеобразном оправдании искусства, говорил русский философ Н.Бердяев в работе "Смысл творчества". Он утверждал: "Познание как послушание ничего не может сказать о творчестве. Поэтому подлинная природа всякого творчества неведома ни науке, ни учению о науке, т.е. гносеологии. Творчество есть разрыв того круга, в котором пребывает наука и научная гносеология. А это значит, что творчество не требует и не допускает гносеологического оправдания и обоснования. Творчество ни в каком случае не может и не должно быть послушно гносеологии. Творческая природа человека уловима лишь для творческого познания как одного из выявлений этой самой природы. А творческое познание есть акт бытийственный, акт восхождения в бытии".
Таким образом, человек, приобщаясь к науке, обогащает свой интеллект, а приобщаясь к искусству, способен обогатить свою душу. Ученый чаще всего бывает интеллектуалом, а художник - интеллигентом. Надо заметить, что С.Моэм называл художниками всех, кто стремится постичь труднейшее искусство - искусство жить.
Заключение
Общефилософским основанием для сопоставления этих художественного образа и научного понятия может послужить тот факт, что мир переживает проблему сциентизированного мировоззрения. Русским философам эта проблема может показаться самой острой из всех имеющихся, поскольку работы именно русских философов объединяет подход, "который можно назвать…экзистенциально-антропологическим", при котором важно то, что понимание бытия расширяется и охватывает не только материальные объекты, но и так называемые "объективированные идеи", которые составляют, по сути, всю нашу культуру. Мы приходим к необходимости целостного познания, где могли бы совмещаться не только разные дисциплины, но и разные принципы, даже такие "антонимичные", как принципы науки и искусства как познания.
Мы рассматриваем две базовые единицы науки и искусства - художественный образ и научное понятие - и их специфику, с целью увидеть как можно больше точек соприкосновения (или, напротив, контраста). Мы приходим к выводу, что, когда требуется внушить человеку идеалы гуманизма, искусство с помощью своих средств справляется с этим лучше, чем наука, поскольку наука слишком долго пренебрегала ценностным подходом и целостным восприятием мира; такие тенденции появились в ней лишь недавно. Глобальная научность пагубно сказалась на литературе, проявившись в односторонности подходов и ограничением вариантов интерпретации.
"Изобретения науки не решают человеческих проблем и не заменяют собой столь необходимую человеку духовность". Однако не стоит смотреть на ситуацию пессимистично, поскольку, как и в прежние времена, на помощь может прийти философия со своим стилем изложения теорий в одной системе с образами и символами.
Список литературы
1.Айзерман Л.С. Уроки нравственного прозрения. - М., Педагогика, 1983.
2.Аристотель. Поэтика. - Минск, Литература, 1998. (Электронная версия).
Белинский В.Г. Собр. Соч. в 4-х т., С.-Пб, изд. Ф. Павленкова, 1900.
Бердяев Н. Смысл творчества. - М., Изд-во Г.А.Лемана и С.И.Сахарова, 1916.
Борев Ю.Б. Эстетика. - М., ВШ, 2002.
Валгина Н.С. Теория текста. - М., 2003. Электронная версия.
Введение в литературоведение/Под ред. Г.Н.Поспелова. - М., ВШ, 1988.
Войшвилло Е.К. Понятие. - М., изд-во М. Ун-та, 1967.
Волков Г. У колыбели науки. - М., Молодая гвардия, 1971.
Голубинцев В.О., Данцев А.А., Любченко В.С. Философия науки. - Ростов-на-Дону, Феникс, 2008.
Горский Д.П. Логика. - М., Гос. учебно-педагогич. изд-во мин.просвещения, 1963.
Капра Ф. Дао физики. - 2009 (Электронная версия).
Кохановский В.П., Лешкевич Т.Г., Матяш Т.П., Фатхи Т.Б. - Основы философии науки. - Ростов-на-Дону, Феникс, 2008.
Кривцун О.А. Эстетика. - М., Аспект Пресс, 2000.
Ласло Э. Кто примет на себя ответственность за выход из кризиса современной цивилизации? //Путь к обрыву. 2005. №76 (Электронная версия).
Литературный энциклопедический словарь/Под ред. В.М.Кожевникова и П.А.Николаева. - М., Сов. Энциклопедия, 1987.
Маркс К., Энгельс Ф. Об искусстве. - М., Искусство, 1976. (Электронная версия).
Палиевский П.В. Литература и теория. - М., Сов. Россия, 1979.
Скиба В.А., Чернец Л.В. Введение в литературоведение. М., ВШ, 2000.
Степин В.С. Философия науки: общие проблемы. - М., Гардарики, 2006.
Философский словарь/Под ред. И.Т.Фролова. - М., Политиздат, 1991.
Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. - М., Изд. фирма "Восточная литература" РАН, 1998.
Цанн-кай-си Ф.В. Исторические формы бытия философии. - Владимир, ВГПУ, 2007.
Приложение
Разновидности и классификация художественных образов
I. Предметная классификация (основана на различении ряда образных слоев и формирующих эти слои образов, которые являются элементами художественного мироздания и расположены иерархически по принципу "малое - часть большого").
Образы-детали (первый образный слой, подробности-слова и описания из множества подробностей - пейзаж, портрет, интерьер): обладают статичностью, описательностью и фрагментарностью.
Образы второго (фабульного) слоя (динамические моменты произведения: события, поступки, настроения, стремления, расчеты и т.п.)
Образы характеров и обстоятельств (единичные и собирательные герои произведения): являются движущей силой действия, проявляют себя в конфликтах и коллизиях.
Образы судьбы и мира (возникают из взаимодействия образов третьего слоя и позволяют увидеть бытие вообще в понимании художника).
II. Классификация по смысловой обобщенности (достаточно условная, поскольку перечисленные ниже разновидности могут рассматриваться как взаимосвязанные аспекты одного образа, обладающего большой глубиной смысла).
Единичные (уникальны по своей форме, созданы одним конкретным автором и существуют в пределах одного произведения).
üИндивидуальные (выражают меру неповторимости художника; по мере углубления индивидуальное переходит в характерное);
üХарактерные (раскрывают закономерности общественно-исторической жизни, показывают нравы и обычаи данной среды, эпохи; по мере усиления характерное переходит в типическое);
üТипические (вечные и характерно-типические образы, наподобие Гамлета, Дон-Кихота, Обломова и Иудушки Головлева, вобравшие в себя существенные особенности конкретной эпохи и в то же время перешедшие ее границы и возвысившиеся до уровня общечеловеческого).
2. Обобщенные (имеют достаточно четкую культурно выработанную и закрепленную форму, их употребление устойчиво и распространяется за пределы одного произведения).
üОбразы-мотивы (повторяются в произведениях одного или нескольких авторов, выявляя художественные пристрастия писателя или целого художественного направления; напр. образы-мотивы метели и ветра у А. Блока, гор и моря у романтиков);
üТопосы ("общие места", характерные для целой культуры данного периода или народа, выражающие художественное сознание эпохи иди нации; напр., топосы дороги или зимы у русских писателей - Пушкина, Некрасова, Гоголя - или топос "мир как текст" в художественной культуре конца ХХ века);
üАрхетипы (самые устойчивые "схемы" человеческого воображения, проявляющиеся в мифологии и в искусстве на всех стадиях его исторического развития; образуют постоянный фонд сюжетов и ситуаций, передающихся от одного писателя к другому; напр., образ-архетип героя-устроителя мира, мудрого старика, матери и младенца).
III. Структурная классификация (рассматривается соотношение двух планов образа - предметного и смыслового, явленного и подразумеваемого).
2.Автологические ("самозначимые", оба плана совпадают);
3.Металогические (явленное отличается от подразумеваемого): образы-тропы (метафора, сравнение, олицетворение, гипербола, метонимия, синекдоха);
.Аллегорические и символические (подразумеваемое от явленного не отличается принципиально, но превосходит его степенью своей всеобщности; аллегорические образы - животных, античных богов, образы Любви, Фортуны, Смерти, Справедливости - в баснях и сатирических произведениях; символическим в той или иной степени может быть любой образ, особенно образы вечные и слова-символы - "роза", "метель", "камень", "река" и т.д.).
IV. Классификация по функции образа в произведении
1.Образ-представление (чаще всего описание: пейзаж, портрет, интерьер, т.е. образы "первого слоя", образы-детали).
2.Образ-персонаж (совмещает в себе описание и рассуждение).
ü- лирический герой;
ü- ролевой субъект;
ü- повествователь;
ü- рассказчик.
Классификация научных понятий.
I. Научные понятия как форма (способ) систематизации научного знания.
1.Философские категории (предельно широкие понятия, обладающие статусом всеобщности и необходимости, например, время, материя, причина, противоречие, качество, количество, общее и частное, необходимость и случайность, возможность и действительность).
2.Общенаучные (обладают характерной чертой "сплавленности" в них признаков и свойств ряда частных наук и философских категорий. Примеры таких понятий: информация, модель, структура, функция, система, элемент, оптимальность, вероятность).
.Частнонаучные (могут использоваться и заимствоваться в ряду научных дисциплин - как более, так и менее тесно связанных между собой; но в каждой из них приобретают то значение, которое обусловлено спецификой данной научной дисциплины: корень, диссоциация, ядро, диффузия, ассимиляция, морфология, катализатор).
.Дисциплинарные (используются в узкоспециальных рамках и, как правило, их содержание позволяет вмещать лишь максимально ограниченный круг предметов и единиц, которыми оперирует лишь данная дисциплина: абиссаль, гоминид, фонема, ямб, фрустрация).
II. Классификация научных понятий как абстракций (по способу абстрагирования).
Абстракция отождествления (понятие, которое получается в результате отождествления некоторого множества предметов и объединения их по существенному признаку в особую группу, например, группировка всего множества земных растений и животных в особые виды, роды, отряды и т.д.: человекообразные, травоядные, хищники, пернатые, беспозвоночные, парнокопытные и т.п.; хвойные, многолетние, голосемянные, сложноцветные и т.п.).
Изолирующая абстракция (получается путем выделения некоторых свойств, отношений, неразрывно связанных с предметами материального мира, в самостоятельные сущности, например, устойчивость, валентность, растворимость, электропроводность и т.д.)
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.
А вот поразмыслить о красоте и несовершенстве знания, о смелости научного поиска, о любви к истине и ответственности за свои открытия, да и вообще о границах могущества учёных - в этом поможет художественная литература из нашей небольшой подборки.
1. Алан Лайтман. «Сны Эйнштейна»
Алан Лайтман - учёный-физик, профессор MIT, причём в области и естественных, и гуманитарных наук. Алан Лайтман, обладая писательским талантом, сделал внутреннюю кухню теоретической физики гораздо понятнее тем, кому литературный язык ближе языка формул.
И если вы хотите постичь теорию относительности хотя бы образно, «Сны Эйнштейна» - для вас. Это коллаж из зарисовок, в которых главная переменная - время.
Молодой учёный Эйнштейн видит сны, в каждом сне оно разное: циклическое, идущее вспять, недвижимое, беспамятное, альтернативное. И в зависимости от господствующего времени складываются сюжеты причудливых сновидений.
Кто после этого скажет, что научное и художественное восприятие мира - вещи несоединимые?
Кому лучше приходится в этом мире прерывистого времени? Тем, кто видел будущее и прожил только одну жизнь? Или тем, кто не видел будущего и мешкает начинать жизнь? Или, наконец, тем, кто отвернулся от будущего и прожил две жизни?
2. Апостолос Доксиадис. «Дядя Петрос и проблема Гольдбаха»
«В математике, как в искусстве - и в спорте, кстати, - если ты не лучший, то ты вообще никакой». Герой книги Доксиадиса, Петрос Папахристос, всю жизнь посвящает великой проблеме, достойной великого математика: проблеме Гольдбаха. Любое чётное число, начиная с 4, можно представить в виде суммы двух простых чисел. Эмпирически в этом может убедиться любой неленивый, а вот доказать математически не может никто с середины XVIII века.
В характере дядюшки Петроса соединяются жажда открытия, тщеславие, искренняя преданность науке и равнодушие к мирским успехам («В каждой семье есть чёрная овца», - говорит о нём повествователь в самом начале книги). Но роман даже не о дядюшке, он - о математике. Той, которая как искусство.
Возможно, книга заставит вас достать свои старые конспекты по высшей математике, чтобы вспомнить вкус радости интеллектуальных преодолений, или пожалеть о том, что у вас никогда таких конспектов не было.
Настоящая математика не имеет ничего общего ни с приложениями, ни с вычислениями, которым тебя учат в школе. Она изучает абстрактные интеллектуальные построения, которые - по крайней мере, пока математик ими занят - не имеют никакого отношения к миру физическому, ощущаемому.
3. Поль де Крюи. «Охотники за микробами»
История микробиологии по напряжению и драматизму не уступает голливудским фильмам. Болезнетворные микробы - это вам не «Чужие», «Хищники» и прочие фантастические враги человечества. Они здесь, рядом, и охота за ними далеко не всегда имеет счастливый конец.
Книга Поля де Крюи увидела свет в 1926 году. Строго говоря, художественной она не является: никакого вымысла, только факты. В лёгкой манере приключенческого романа она рассказывает о самых ярких открытиях в микробиологии с XVII века по начало XX. И хотя с момента написания «Охотников за микробами» учёные шагнули далеко вперёд (ведь даже первый антибиотик, пенициллин, был открыт в 1928), эта книга даёт очень живое представление о том, что такое научный поиск, эксперимент, открытие.
Победа над дифтерией, обуздание сифилиса, спасение человечества от жёлтой лихорадки - вот лишь несколько из увлекательных сюжетов, которые читаются, как детектив.
Истина - это величайшая ветреница. Никогда не следует слишком страстно её домогаться, ибо она чаще и охотнее отвечает на холодное равнодушие. Она часто ускользает, будучи почти уже пойманной, и в то же время приходит сама, чтобы отдаться терпеливому ожиданию.
4. Борис Бондаренко. «Пирамида»
Если вы любите фильм «9 дней одного года», то вам должен понравиться роман Бориса Бондаренко. Эта история о молодых советских физиках-атомщиках, приправленная изрядной долей юмора и тонких житейских наблюдений, начинается со студенческой скамьи и продолжается в лабораториях НИИ. Главное здесь - атмосфера научного поиска, когда глаза горят, море по колено, а великое открытие вот-вот случится, нужно только ещё полжизни принести на алтарь науки. А где-то рядом есть семья, коллеги по работе и даже злопыхатели. Со страниц так и сыплются фразы, готовые стать эпиграфом к любому эссе о науке…
Сам автор, надо сказать, во время написания книги был практически ровесником своих главных героев - молодых учёных, - и тоже окончил физический факультет МГУ. Через какое-то время после окончания университета он работал в одном из институтов наукограда Обнинска. Этот город очень похож на Долинск, в который автор помещает действие.
Персонажи книги - вымышленные, а вот научный контекст, в котором они существуют - документальный. Поэтому вы встретите множество фамилий реальных учёных и узнаете чуть больше о физике элементарных частиц.
Познание - это не прямая линия и даже не кривая! Это чудовищно разветвлённое дерево с бесконечным множеством ветвей и веточек, и где-то там, на вершине, - Ольф мощным жестом простёр руку к небу, - то самое драгоценное яблоко, которое нам надо сорвать!
5. Бертольд Брехт. «Жизнь Галилея»
Молва приписала Галилею фразу «И всё-таки она вертится!», но документальных подтверждений, что учёный её произнёс, нет. «В течение столетий народ по всей Европе, сохранив легенду о Галилее, оказывал ему честь не верить в его отречение», - пишет великий драматург ХХ века Бертольд Брехт в одном из предисловий к своей пьесе «Жизнь Галилея».
Виноват ли учёный в том, что под страхом пыток публично отрёкся от своих взглядов? Предал ли он науку или схитрил, чтобы и дальше заниматься исследованиями?
В историческом эпизоде Брехт видит вечный конфликт науки и власти, который в XX веке «озаряется» ещё и взрывом атомной бомбы.
«Преступление Галилея можно рассматривать как «первородный грех» естественных наук», - считает Брехт. Можно ли проследить путь от этого поступка до современных конфликтов и компромиссов? Читатель волен поразмышлять об этом на материале пьесы… и истории.
Тот, кто не знает истины, только глуп. Но кто её знает и называет ложью, тот преступник.
6. Владимир Дудинцев. «Белые одежды»
Физики-атомщики были в Советском союзе в почёте, а вот генетики - в опале. Действие романа начинается в 1948 году, когда генетика была названа «народным академиком» Лысенко «метафизическим направлением в биологии». Теперь все должны были поддерживать мичуринскую агробиологию (которую, отметим, позже признали лженаукой: всё-таки реальная история и без литературы полна притч и метафор).
Правильно ли исполняются наставления партии? В этом должен разобраться герой романа Фёдор Дежкин, которого направляют в сельскохозяйственный институт одного небольшого города. А в городе существует «подпольный кружок» студентов и учёных, которые в тайне продолжают развивать то научное знание, которое считают истинным…
Роман полон сложных характеров, философских рассуждений и бесконечной боли за науку во времена, когда белое нельзя называть белым. Он был завершён после смерти Сталина, опубликован впервые в 1980-х, а в 2013 году вошёл в перечень 100 книг по истории, культуре и литературе народов РФ , рекомендуемых Минобром к самостоятельному чтению школьникам.
Главная причина всех бед человечества - необоснованная уверенность в стопроцентной правоте.
7. Синклер Льюис. «Эроусмит»
Между наукой и властью всегда непростые отношения, при любом политическом строе, да ещё если речь идёт о власти денег! Герой этого романа - Мартин Эроусмит, врач-бактериолог со стандартным набором проблем «Учёный и реальная жизнь». Он умеет упорно работать, но часто оказывается беспомощен перед бытовыми проблемами, дрязгами между коллегами и счетами. В чём он силён - так это в своей чистой любви к науке, для которой корыстные сиюминутные интересы слишком низменны.
Писатель рисует живую картину американской жизни 1920-х, в которой деньги не пахнут и интриги правят бал. Но Эроусмит умудряется достигнуть успеха, не предав свои убеждения и не продав честное имя.
В 1930 году Льюис получил Нобелевскую премию по литературе - «за мощное и выразительное искусство повествования и за редкое умение с сатирой и юмором создавать новые типы и характеры». Так что юмора и сатиры, как можете догадаться, в истории о Эроусмите должно быть сполна. А с научной составляющей книги автору помогал известный микробиолог Поль де Крюи, который затем, вдохновлённый литературной работой, написал уже упомянутых «Охотников за микробами».
Его охватило омерзение перед крикливой непотребной тварью, именуемой Успехом и требующей от человека, чтоб он оставил спокойную работу и отдал себя на растерзание слепым поклонникам, которые задушат его лестью, и слепым врагам, которые его забросают грязью.
8. Курт Воннегут. «Колыбель для кошки»
Разговор о художественной литературе, в центре которой были бы учёные и наука, невозможен без научной фантастики. Следующие три книги - из этой категории.
Два глобальных вопроса, которые часто определяют сюжет в рамках жанра: где границы возможностей человеческого познания и могут ли достижения науки уничтожить человечество?
Курта Воннегута интересует именно второй вопрос. И писатель уверен, что человечество вполне способно на самоубийство (как следует из биографии Воннегута, доказательства тому он видел своими глазами на фронте Второй мировой войны).
Сюжет книги строится вокруг опаснейшего вещества «лёд-девять», изобретённого одним гениальным учёным. Этот учёный совершенно не интересовался тем, как его открытия повлияют на судьбу человечества, и в его «портфолио» уже была работа над атомной бомбой. И теперь его наследники раздали лёд-девять сильным мира сего за неплохую награду. Герой-повествователь следует по следам опасного вещества, попутно знакомясь с новой религией и новыми утопиями.
Все проблемы человечества ХХ века (по крайней мере, до 1963 года), компактно уместились в двести страниц романа. И нет в нём, конечно, ни кошки, ни колыбели. Только явное беспокойство от бесконечной запутанности нити, которой манипулируют чьи-то руки.
Может ли разумный человек, учитывая опыт прошлых веков, питать хоть малейшую надежду на светлое будущее человечества?
9. Аркадий и Борис Стругацкие. «За миллиард лет до конца света»
В этой повести человечеству угрожает не собственная порочность, а неведомые силы: конкуренты? неземные цивилизации? А может, само Мироздание?
Несколько учёных из разных областей науки подходят, каждый по-своему, к крупным открытиям, способным привести к настоящей научной революции. Но с каждым из них начинают происходить таинственные и опасные события, которые никак не способствуют работе: конфликты, взрывы и даже смерть. Кто-то явно не хочет, чтобы человек приближался к глубинным тайнам природы. Сможет ли опасность остановить учёных в их поисках?
«Рукопись, найденная при странных обстоятельствах» (таков подзаголовок повести) не старается быть понятной читателю. Читатель остаётся со всеми вопросами один на один.
10. Роберт Стивенсон. «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда»
А как там у человечества с пониманием своего собственного разума? С пониманием психологии личности?
Повесть Роберта Льюиса Стивенсона была написана в 1886 году. Добрый добропорядочный доктор Джекил и его антипод - или двойник? - страшный мистер Хайд вдохновили многих постановщиков спектаклей, а затем и фильмов, показать свою историю-триллер.
Идеи психоанализа были сформулированы лишь десятилетием позже, но персонаж Стивенсона «опережает время», открывая, что человеческая личность - сложносоставная структура, с «добрым» и «злым» проявлением. В результате неудачного эксперимента злобная составляющая личности доктора берёт верх над благопристойной и социально приемлемой.
В XXI веке учёные приноровились гораздо лучше раскладывать человеческую личность по полочкам, но вновь и вновь мы сомневаемся: властны ли мы над собой?
В заключении хотелось бы посоветовать ещё одну книгу, чтобы всё не казалось слишком беспросветным. Это рассказ Дэниела Киза «Цветы для Элджернона», в котором наука - главный двигатель сюжета, но не главное действующее лицо. Толпы читателей плакали над историей умственно отсталого Чарли, который благодаря успешному эксперименту стал гениальным учёным, и признавались в комментариях на интернет-форумах, что стали лучше относиться к людям. По-моему, неплохой эффект.
1 Лексическая семантика представляет собой систему, которая фиксирует и интерпретирует различные типы знаний. Наряду с областью явлений, раскрытой и объясненной новым естествознанием, в языке бытуют представления ребенка, первобытного человека, а также поэта. Одной из закономерностей художественного мышления является стремление к осмыслению мира через конкретные образы. «Через внешнее, индивидуальное в художественном образе познается субстанциональное» [Гегель 1971: 384-385].Действительность репрезентирована субъекту через призму перцепции. Художественный образ представляет собой способ конкретно-чувственного восприятия действительности в соответствии с избранным эстетическим идеалом. Писатель как бы переводит предметы чувственно являющегося мира во внутренние духовные образы [Валгина 2003: 123-124]. В художественных текстах описание внешнего становится основой эмоционального восприятия образа и его эстетического обобщения.
Образ является важнейшей для художественного текста категорией и подробно описывается в литературоведении. В последние годы возобладала точка зрения, в соответствии с которой образ может быть объектом и моделью семасиологического анализа [Илюхина 1999]. Одним из направлений лингвистического исследования художественного образа является изучение различных способов образной интерпретации определенного денотата национального русского языка [Нефедова 2001, Дьячкова 2002, Анисимова 2003, Осколкова 2004]. В основе таких работ лежит концепция денотативного класса, развиваемая Т.В. Симашко . Мы полагаем, что основные положения концепции денотативного класса могут быть распространены и на межъязыковые исследования художественного образа, которые до сих пор не проводились.
Нами разработана методика сопоставительно-семасиологического анализа художественных образов с учетом понятия денотативного класса. Она сводится к следующему. В составе денотативных классов каждого из изучаемых языков имеются группы индивидуально-авторских образов прямо или косвенно ориентированных на определенный объект в одном из его конкретных состояний или проявлений. Данные об объекте в той или иной его манифестации зафиксированы в художественных образах в единстве чувственного, прагматического и рационального семантических компонентов, закрепляющих результаты эстетического способа освоения действительности, и поддаются сопоставлению. Сходные сведения интерпретируются как проявления семантического сходства между сопоставляемыми языками, а специфические данные - как манифестации семантической оригинальности изучаемых языков.
Основанием при сопоставительно-семасиологическом анализе художественных образов является совокупность прямых и косвенных концептуальных признаков. К прямым концептуальным признакам относятся: частеречная закрепленность, словообразовательные модели, внутренняя форма, отнесенность семантической единицы к фразеологизмам или устойчивым сочетаниям слов нефразеологического характера, стратификационные характеристики семантических единиц, а также лексическое значение как динамический комплекс. Косвенные концептуальные признаки включают: особенности выражения наглядно-чувственной основы художественного образа, зависимость эмоциональной, утилитарной и эстетической оценки явления от позиции текстового субъекта, интерпретацию скрытых смыслов, составляющих эстетическое значение слова, структурирование ассоциативного пространства, связанного с объектом, особенности выражения метафоризируемых свойств и состояний объекта в рассматриваемых лингвокультурах.
Определенная субъективность исследования, проводимого на основе неопределяемых сущностей, компенсируется комплексным подходом к анализу способов закрепления концептуальных признаков в художественных образах.
Сравнивая художественные образы по указанным концептуальным признакам можно с достаточной определенностью и полнотой установить, какие свойства объекта в сопоставляемых языках рассматриваются как сходные, а какие - как специфические.
Межъязыковое семасиологическое изучение художественных образов позволяет выявить типичное и оригинальное в характере интерпретации действительности в сфере художественного познания разных языков. Полученные сведения представляются существенно важными для семасиологической типологии, и в этом мы видим перспективу избранного в работе подхода.
Библиографическая ссылка
Нифанова Т.С. О СОПОСТАВИТЕЛЬНО – – СЕМАСИОЛОГИЧЕСКОМ ИЗУЧЕНИИ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ОБРАЗОВ // Успехи современного естествознания. – 2005. – № 1. – С. 69-70;URL: http://natural-sciences.ru/ru/article/view?id=7833 (дата обращения: 21.04.2019). Предлагаем вашему вниманию журналы, издающиеся в издательстве «Академия Естествознания»
После Великой Октябрьской социалистической революции общественное дошкольное воспитание в нашей стране стало общегосударственным делом. Цели и задачи коммунистического воспитания подрастающего поколения были определены марксистско-ленинским учением, которое явилось теоретической основой для советской педагогики.
К этому времени еще не было сложившейся системы советского дошкольного воспитания с разработанной программой и методами обучения. Необходимо было изучить особенности развития детей в новых условиях, создать учебные пособия, подготовить квалифицированные педагогические кадры.
Наряду с разработкой общих вопросов советской дошкольной педагогики выделяются отдельные специальные методики обучения детей разным видам деятельности, среди которых немаловажное место отводится изобразительной деятельности.
Путь становления методики изобразительной деятельности в первые десятилетия Советской власти был труден и проходил в острой борьбе с идеалистическими теориями.
Большое распространение в этот период имела система Фридриха Фребеля, которая основывалась на идеалистическом понимании развития ребенка. Фребель считал, что развитие - это непрерывный процесс раскрытия божественной сущности, заложенной от рождения в каждом человеке. Им было предложено большое количество различных изобразительных материалов, но действия детей с этими материалами были строго регламентированы.
С конца XIX в. детский рисунок привлек к себе внимание ученых разных направлений-психологов, педагогов, этнографов, искусствоведов, историков как у нас в России, так и за рубежом. Это было обусловлено развитием науки и культуры, возникновением нового направления психологии - детской психологии. Детский рисунок рассматривался как объективный материал для изучения психологии детей, для выяснения их общих и индивидуальных особенностей.
За рубежом один за другим появляются труды по психологии детства, в которых большое место отводится анализу детского рисунка (Д. Сёлли, Н. Брауншвиг, Р. Лампрехт и другие).
Первым автором, посвятившим свой труд «Дети-художники» (1887 г.) психологическому анализу детских рисунков, был итальянский искусствовед Коррадо Риччи. Изучив большое количество детских рисунков, он дал характеристику своеобразия изобразительного творчества детей. Но в его работе и работах его последователей основным пороком являлось идеалистическое понимание путей развития детского рисунка. Исходя из биологизаторской теории спонтанного развития, Риччи и некоторые другие исследователи переоценивали творческие возможности детей, давали обоснование теории свободного воспитания. Детские рисунки часто оценивались как произведения искусства, имеющие большую эстетическую ценность, чем работы взрослых.
На основе биогенетической теории развитие детского творчества отождествлялось с развитием первобытного человека. Некоторыми исследователями игнорировалось своеобразие изобразительной деятельности и детский рисунок понимался как определенная ступень, предшествующая овладению речью, как особый вид игровой деятельности. Все эти исследования не выявляли подлинной сущности своеобразия детского творчества и в большинстве случаев требовали отказа от активного руководства им, невмешательства в процесс детского творчества, который якобы предопределен внутренними биологическими законами.
Почти одновременно с появлением зарубежных теорий развития детского творчества интерес к детскому рисунку возник у нас в России. В 1909 г. в Москве открылась выставка «Искусство в жизни ребенка». Появились статьи и лекции о художественном воспитании.
В 1911 г. была переведена на русский язык книга К. Риччи «Дети-художники». В предисловии к ней Л. Г. Оршанский замечает, что появление этой книги совпадает с возникшим в России широким интересом к детскому изобразительному творчеству, и считает, что настало время присмотреться к детскому творчеству, узнать его, определить, чему учить детей, прививать им художественный вкус.
Выходят в свет труды русских ученых, посвященные детскому рисунку (Л. Г. Оршанский, А. А. Рыбников, К. М. Лепилов, Ф. И. Шмит и другие).
Характерным для работ русских авторов было то, что результаты изобразительной деятельности детей рассматривались С педагогических позиций - с точки зрения развития у детей наблюдательности, памяти, внимания, эстетических чувств.
Особый интерес представляет работа В. М. Бехтерева «Первоначальная эволюция детского рисунка в объективном изучении» (1910 г), не потерявшая значения до настоящего времени. В. М. Бехтерев рассматривал детское рисование в самый ранний
период - у детей 3-4 лет. Он критически оценивал некоторые положения зарубежных авторов. В частности, он считал ненаучным вывод о возможности проникать в субъективный мир ребенка и на основе этого определять особенности его чувств и представлений. Он правильно указал, что ребенок в первоначальных штрихах и каракулях еще ничего не изображает.
Изучая характер штрихов и форм в рисунках малышей, В. М. Бехтерев делает вывод, что ребенок очень рано проявляет стремление к изображению. Рисует он то, что видит в окружающем, поэтому для правильной оценки творчества ребенка необходимо выяснять условия, в которых он находится.
В. М. Бехтерев признавал необходимым обучение детей технике рисования; разумное подражание взрослым, по его мнению, не может мешать ни своеобразию, ни проявлению индивидуальности ребенка.
Эти положения В. М. Бехтерева, несмотря на описательный характер его труда, являлись оригинальными и прогрессивными для того времени.
Некоторые русские исследователи детского рисунка подверглись влиянию идеалистических и биологизаторских трактовок в понимании источников изобразительной деятельности детей и путей ее развития. Они считали, что изобразительная деятельность маленького ребенка находится под воздействием наследственных, врожденных факторов. Стадии развития этой деятельности рассматривались ими как неизменные, не зависящие от влияния социальной среды и активного педагогического вмешательства.
Эти теоретические исследования оказали определенное влияние на практическую работу детских садов. В методах руководства детской изобразительной деятельностью была распространена главным образом система свободного воспитания. Система Фребеля имела меньше сторонников, но все же и она использовалась в работе с детьми. Существовали даже фребелевские курсы по подготовке воспитателей.
После Великой Октябрьской социалистической революции исследование детского изобразительного творчества заметно активизировалось. Изучением изобразительной деятельности дошкольников занимались педагоги Е. А. Флерина, Я. А. Башилов, Н. И. Ткаченко, К. М. Лепилов, Е. В. Разыграев и другие, психологи К. Н. Корнилов, И. Л. Ермаков, А. М. Шуберт, искусствоведы Ф. И. Шмит, А. В. Бакушинский и другие.
Большой интерес к изучению детского рисунка проявил Ф. И. Шмит. Он организовал музей детского творчества в Харькове, а затем кабинет творчества при Всеукраинской Академии наук в Киеве. Цель его исследований - выявление закономерностей детского творчества. В трактовке этого вопроса он стоял на идеалистических позициях, утверждая, что ребенок воспроизводит не действительность, а образы своей фантазии.
Наибольшее влияние в первые годы после революции на теорию и практику художественного воспитания оказал А. В. Бакушинский - искусствовед, историк, педагог. Он изучал творчество детей в сравнении с «примитивным» искусством. В основе его сравнительного изучения детского рисунка и искусства различных культур лежала биогенетическая теория.
А. В. Бакушинский утверждал, что источником детского творчества являются биологические факторы и развивается оно не под влиянием познания окружающего, а под влиянием накопленного родового опыта, инстинкта. В ответ па впечатления от воздействия окружающего из глубины психики ребенка сами собой всплывают соответствующие образы под влиянием родового фактора как таинственного подсознательного стимула. А. В. Бакушинский считал, что детское творчество как родовой опыт совершенно и по сравнению с ним творчество взрослого кажется бескровным и уродливым. Поэтому ребенку у взрослого учиться нечему. Такая высокая оценка детского творчества приводит А. В. Бакушинского к убеждению, что оно представляет собой особое искусство, способное оказать воздействие на творчество взрослых художников, оздоровить его.
А. В. Бакушинский намечает стадии развития детского творчества, беря за основу двигательный и зрительный опыт ребенка. Но стадии эти мыслятся неизменными для всех исторических этапов, не зависящими от социального опыта ребенка и от тех условий, в которых он живет. Эти рассуждения, естественно, привели его на позиции теории свободного воспитания.
Несмотря на то что А. В. Бакушинский в теории был активным последователем биогенетизма, он высказал много правильных педагогических советов, раскрыл некоторые особенности детского творчества, основываясь на собственных наблюдениях и опыте. Но он не смог практически реализовать свои ценные наблюдения и фактически не преодолел те идеалистические и биологизаторские установки, которые были присущи зарубежным авторам. Правильно выдвигая задачу развития творческих способностей ребенка, он делает неверные выводы: детскому воображению и творчеству следует предоставлять полную свободу, всякое вмешательство взрослого только вредит.
Поскольку теоретических работ по вопросам преподавания методики изобразительной деятельности в России почти не было, труды А. В. Бакушинского оказали большое влияние на теорию и практику художественного воспитания детей.
Наряду с различными идеалистическими и биологизаторскими теориями в советской педагогике с первых лет Советской власти начал определяться свой путь изучения и развития детского изобразительного творчества.
Неоценимый вклад в развитие теории и практики художественного воспитания детей был внесен Н. К. Крупской. Надежда Константиновна умела ставить и решать задачи, исходя из потребностей социалистического общества. Сформулированные Н. К. Крупской положения о необходимости эстетического развития каждого ребенка и сегодня служат основой для дальнейшего развития теории и практики художественного воспитания детей.
Высказывания Н. К. Крупской в печати, в выступлениях на съездах по дошкольному воспитанию, перед дошкольными работниками, студентами, работницами и крестьянками носили характер программных указаний.
Надежда Константиновна обращала внимание на необходимость изучения и творческого использования педагогического наследия прошлого в процессе создания советской системы эстетического воспитания. Она справедливо считала, что работникам дошкольного воспитания следует принимать активное участие в изучении личности ребенка путем обобщения практики дошкольного воспитания и научного исследования.
Большое значение Н. К. Крупская придавала искусству как средству эстетического воспитания детей. Она указывала на необходимость предоставлять ребенку возможность творить: «Надо ли гнаться за тем, чтобы дать подрастающему поколению возможность наиболее полно, наиболее разносторонне выражать свои мысли и чувства? Думается, что да. Ибо выражение оформляет мысли, углубляет чувства. Выражая себя, человек растет». Н. К. Крупская говорила, что детское рисование требует изучения, так как является показателем понимания ребенком окружающего, свидетельством его представлений о предметах. Она дала ряд ценных методических указаний по руководству изобразительной деятельностью - о необходимости предоставления детям разнообразных материалов, в том числе красок, которые в тот период мало употреблялись, о развитии у них графических умений. Крупская выступала против теории свободного воспитания, боролась за активную роль педагога, но в то же время говорила об охране творческих проявлений детей: «Мы на ребят должны влиять, и влиять очень сильно, но так, чтобы дать известное развитие силам, не водить их за ручку, не регулировать каждое слово, а давать возможность всестороннего развития...».
Работы Н. К. Крупской способствовали тому, что в дошкольных учреждениях постепенно создавались условия для эстетического развития ребенка.
Руководствуясь указаниями Н. К. Крупской, Дошкольный отдел Наркомпроса твердо проводил линию на связь науки с практикой, стремился осуществлять дошкольное воспитание на научной основе.
В 1918 г. организуется Первая опытная станция Наркомпроса, в которой работали видные представители советской педагогики: С. Т. Шацкий, В. Н. Шацкая, Л. К. Шлегер, Е. А. Флерина. Их деятельность была направлена на решение общепедагогических задач эстетического воспитания на основе изучения личности ребенка.
Разработкой поставленных проблем эстетического воспитания занимались не только ученые, но и воспитатели, методисты, заведующие детскими садами, преподаватели институтов. Изучались особенности детских рисунков, лепки, построек, аппликаций.
Итоги первых шагов изучения детского творчества, которые были проведены в начале 20-х гг., уже показали зависимость творческого развития от воспитания. Были выявлены некоторые закономерности, которые представляют собой ряд последовательных стадий в развитии изобразительного творчества детей. В советской науке утверждалось мнение, что для правильного понимания детского рисунка нужно изучать не только то, как ребенок изображает форму предметов, чем ограничивалось большинство буржуазных теоретиков, но и как он передает содержание, свое отношение к предмету, психологию процесса рисования.
Однако задача воспитателя все еще заключалась лишь в том, чтобы способствовать накоплению личного опыта ребенка, которому придавалось первостепенное значение. По-прежнему ведущая роль педагога в эстетическом воспитании, и в частности в руководстве рисованием, недооценивалась. В высказываниях советских ученых все еще преувеличивались творческие возможности ребенка. Процесс освобождения от влияния зарубежных теорий, отказ от теории свободного воспитания осуществлялся трудно и медленно.
В последующие годы в развитии художественного воспитания намечаются уже более правильные тенденции: признание того, что содержанием детского творчества является отражение современной действительности, а в связи с этим забота о приобщении ребенка к окружающей жизни; понимание значения искусства в воспитательных целях и использования его в работе с детьми; обоснование утверждения о том, что творческие способности ребенка могут успешно развиваться только под влиянием целенаправленного педагогического воздействия.
Большую роль в решении этих вопросов сыграла Е. А. Флерина. Ею разработаны основы методики изобразительной деятельности. В работе «Детский рисунок» (1924 г.) она устанавливает принципы, лежащие в основе руководства детским творчеством,- широкое эстетическое воспитание: развитие наблюдательности, чувства цвета, ритма.
В этой книге Е. А. Флерина подводит итоги первых шагов изучения детского творчества и высказывает некоторые положения, определяющие зависимость детского творчества от воспитания, показывает закономерности развития творчества, которые представляют собой ряд последовательных стадий. Но эти стадии в отличие от буржуазных исследователей она рассматривает не как биологические нормы, изолированные друг от друга, а как сложный процесс взаимосвязи и борьбы различных тенденций, приводящий детское творчество к новым качественным достижениям. Однако в этом первом своем труде Е. А. Флерина переоценивает творческие возможности ребенка, называя его «художником».
Е. А. Флерина правильно приходит к убеждению, что художественное воспитание ребенка необходимо осуществлять на примерах большого реалистического искусства. Ею была начата экспериментальная разработка методики обучения детей рисованию.
В конце 20-х гг. началась разработка некоторых программных документов для работников детских садов.
В 1929 г. выходит методическое письмо Наркомпроса «О связи дошкольных учреждений со школой и о планировании работы». В письме отмечалось, что одним из важных условий построения педагогического процесса является создание программы. В качестве приложения к письму была опубликована программа ориентировочных навыков для детей от трех до восьми лет. Навыки, связанные с изобразительной деятельностью, были включены в различные разделы программы: графические умения - в раздел «Навыки речи», технические навыки пользования материалами и оборудованием - в раздел «Трудовые навыки». Опубликованная программа не была обязательной для выполнения и по существу являлась лишь установкой для воспитателей в проведении изобразительных занятий с детьми.
В 1932 г. вышла «Программа дошкольных учреждений». Материал программы распределялся по видам деятельности и по организующим моментам. Она также не была обязательным для выполнения документом, а предлагалась как руководство при планировании работы.
Объем изобразительных умений по каждому виду деятельности невелик. В программе текущей работы были определены технические навыки, творчество детей по замыслу. Лишь для старшей и нулевой групп даны некоторые тематические задания с целью закрепления полученных впечатлений, например рисование на темы: «Что видели на экскурсии», «Наша стройка», «Красная Армия» и др.
Хотя в данных программах и намечался круг умений и навыков по изобразительной деятельности, но осуществление их шло самотеком, так как содержание работ почти не определялось педагогом и выполнение программного материала не было обязательной задачей.
Кроме того, само построение программы затрудняло отбор материала воспитателем при планировании работы. Программный материал на определенный отрезок времени раскрывался трижды: в программе по видам деятельности, по организующему моменту и в текущей работе. Такая разбросанность материала и необязательность его выполнения лишали работу всякой системы.
В 1934 г. была издана «Программа и внутренний распорядок детского сада». Эта программа отличалась от предыдущей главным образом по форме расположения материала и была гораздо проще и удобнее по структуре. Раздел изобразительной деятельности выделен в самостоятельный и назван «Рисование, лепка и трудовые занятия». Программный материал располагался по каждому виду изобразительной деятельности отдельно, внутри он делился по возрастным группам и по полугодиям. Программа отличалась четкостью изложения материала. Но основной недостаток прежних программ - отсутствие определенных требований к изобразительным умениям - оставался. Был разработан лишь объем технических навыков. Программный материал часто перемежался с методическими указаниями, что делало этот документ недостаточно четким, определенным.
К 40-м гг. складывается твердое убеждение, что, помимо общего руководства, создания условий для творческой деятельности детей, необходимо обучать их изображению. В 1938 г. вышло «Руководство для воспитателя детского сада», в котором был определен объем умений и навыков, перечислены материалы и занятия для каждой возрастной группы.
В 1939 г. Е. А. Флерина приступает к исследованию вопросов программы и методов обучения детей рисованию, тесно связывая его с проблемой развития детского творчества. Обучение рисованию рассматривается как единый учебно-воспитательный процесс, который не должен ограничиваться только образовательными задачами. Е. А. Флерина, признавая необходимость и возможность развития творческих способностей детей в изобразительной деятельности и зависимость этого развития от воспитания, выдвигает основной принцип теории изобразительной деятельности - единство учебных и творческих задач.
К этому времени советская дошкольная педагогика отмежевалась от зарубежных систем эстетического воспитания, построенных на ложных искусствоведческих, педагогических и психологических позициях.
На Всероссийской конференции по художественному воспитанию в 1941 г. были показаны первый опыт и результаты обучения детей рисованию.
В 1943 г. в статье «Элементы обучения детей рисованию» Е. А. Флерина, обобщая результаты экспериментальной работы, изложила основные выводы о содержании обучения и его предпосылках. Ею были намечены задачи, круг требований к изобразительным умениям и тематике рисования для трех возрастных групп. В предложенной программе совершенно по-новому был представлен материал для младшей группы. Разработанная ею система игровых упражнений вошла во все последующие программы и прочно закрепилась в практике работы детских садов. Для средней и старшей групп разработана обширная тематика занятий по предметному, сюжетному и декоративному рисованию с учетом своеобразия возрастного развития ребенка.
Е. А. Флериной были разработаны также основные приемы обучения изобразительной деятельности: наблюдение предметов и явлений, рассматривание образца, показ приемов изображения и техники работы. Большое значение Е. А. Флерина придавала образно-эмоциональному слову воспитателя, которое воздействует на воображение ребенка и придает выразительность образам. Кроме того, она отводила определенное место игровым упражнениям и приемам обучения, способствующим закреплению доступных детям движений руки, развитию у них чувства самоконтроля и объективной оценки своего творчества и работы товарищей.
В «Руководстве для воспитателя детского сада», изданном в 1945 г., были сформулированы задачи и содержание учебного материала по разделам. Для каждой возрастной группы давались характеристика изобразительных умений и методические указания.
В 1948 г. эта программа переиздается с небольшими поправками: включаются задания разных типов (предметные, сюжетные, декоративные) и определяется объем умений и навыков, связанных с темой этих заданий.
Новое «Руководство для воспитателя детского сада» вышло в 1953 г. и переиздано в 1954 г. Здесь более четко определены задачи и содержание работы и поставлен вопрос об обучении на занятиях умениям и навыкам. Это был первый документ, обязательный для выполнения. В нем даны программные требования не только в области технических навыков, но и изобразительных умений. Но все же в «Руководстве» не были расчленены задачи и особенности изобразительной деятельности; иногда в программный материал включались методические указания; материал для детей младшего возраста был дан одним разделом, тогда как в детских садах уже существовали первая и вторая младшие группы.
В 40-50-е гг. продолжалось совершенствование программ по результатам научного исследования методов и приемов воспитания творческой активности детей в различных видах изобразительной деятельности. Исследовательская работа велась под руководством Е. А. Флериной; сотрудниками дошкольного сектора при Институте теории и истории педагогики АПН РСФСР под руководством Н. П. Сакулиной; сотрудниками Института художественного воспитания и в последующем НИИ дошкольного воспитания АПН СССР; работниками кафедр педагогических институтов.
Разрабатывались и уточнялись содержание обучения изобразительной деятельности, преемственность задач художественного воспитания детского сада и школы, требования к художественному материалу для детей, методы развития художественно-творческих способностей. Это были коллективные исследования специалистов в разных областях художественного воспитания с привлечением педагогов-практиков. Ряд исследований носил широкий обобщающий характер. Так, в проведенном Н. П. Сакулиной исследовании показана роль наблюдений в развитии детского творчества, уточнено положение о связи детского рисования с действительностью, раскрыты методы руководства наблюдениями в связи с изобразительной деятельностью. Исследование показало, что обогащение опыта детей - важный источник для развития детского творчества.
Большое внимание исследователей привлекали вопросы детского декоративного творчества. Работа эта проводилась в 40-е гг. Е. А. Флериной с группой воспитателей детских садов Москвы и в Центральном доме художественного воспитания детей в Москве под руководством Н. П. Сакулиной. Специальные исследования по декоративному рисованию были проведены преподавателями ленинградского и московского педагогических институтов Е. И. Ковальской и Е. И. Васильевой. Они отметили большое влияние народного декоративного искусства на эстетическое развитие детей, выяснили, насколько полно дети старшего дошкольного возраста могут воспринять декоративное искусство, где нет занимательного сюжета, насколько может быть устойчив и глубок интерес к этим произведениям.
Результаты исследований привели к убеждению, что народное декоративное искусство отвечает интересам детей, является богатой пищей для их художественного восприятия, содействует развитию эстетических переживаний. Знакомство с образцами народного искусства способствует воспитанию чувства любви к Родине, ее культуре, искусству, оказывает влияние на изобразительное творчество детей, обогащает их воображение, технику исполнения.
Проверка результатов исследований в массовой практике показала правильность сделанных выводов и способствовала совершенствованию работы детских садов.
На рубеже 50-60-х гг. значительное место уделялось исследованию роли слова и наглядных приемов в обучении рисованию, лепке в детском саду, развитию художественного восприятия и творческих способностей детей дошкольного возраста. Эти исследования велись под руководством Н. П. Сакулиной.
Одним из достижений советской дошкольной педагогики в этот период явилась разработка проблемы сенсорного воспитания. В работах Н. П. Сакулиной показано, как осуществляется оно на занятиях изобразительной деятельностью, создающих большие возможности для формирования сенсорных способностей, и как эти способности обеспечивают в свою очередь совершенствование самой изобразительной деятельности.
Итоги многолетней работы по изучению различных сторон детского рисования подводятся Н. П. Сакулииой в книге «Рисование в дошкольном детстве». В этом труде рассматриваются наиболее существенные вопросы обучения рисованию дошкольников: возникновение и характер его развития у детей от одного года до трех лет, формирование изображения в рисунках детей 3-7 лет. Подводятся итоги педагогических исследований по художественно-творческому развитию детей в процессе рисования. Эта работа существенно обогатила теорию и практику художественного воспитания дошкольников.
Достижения науки и практики в области теории и методики эстетического воспитания привели к созданию системы эстетического воспитания в дошкольных учреждениях. Это было сделано коллективом авторов (Н. П. Сакулииой, Н. А. Ветлугиной, Н. С. Карпинской, В. А. Езикеевой, И. Л. Дзержинской, Т. Г. Казаковой), подготовивших книгу «Система эстетического воспитания в детском саду». В ней рассматриваются основные теоретические вопросы эстетического воспитания в детском саду, раскрываются программа, методы и содержание художественного воспитания и обучения на занятиях различными видами искусства.
Сотрудники НИИ дошкольного воспитания АПН СССР в настоящее время занимаются разработкой проблем готовности ребенка к обучению в школе в области изобразительной деятельности. Некоторые результаты исследований этой проблемы представлены в книге «Умственное воспитание дошкольника» 2. В своей статье И. П. Сакулина раскрывает задачи умственного воспитания на занятиях изобразительной деятельностью. Она отмечает, что дети дошкольного возраста способны понять явления общего характера, усвоить несложную систему знаний, сведений общего характера, что в свою очередь изменяет характер их поведения на занятиях изобразительной деятельностью: сначала они активно участвуют в анализе объекта изображения, затем уверенно выполняют задание.
Разработке методов руководства изобразительной деятельностью детей раннего возраста также уделялось большое внимание. Первая работа по изучению изобразительной деятельности детей младшего возраста появилась еще в конце 40-х гг. Это была диссертация А. А. Волковой. В результате исследований ею была уточнена программа обучения детей младшего возраста, разработаны некоторые приемы руководства изобразительной деятельностью малышей.
В дальнейшем по вопросам изобразительной деятельности детей раннего возраста и методики их обучения специальные исследования вели В. Н. Аванесова («Обучение самых маленьких в детском саду». М., 1968), Т. Г. Казакова («Рисуют младшие дошкольники». М., 1971), Н. Я. Шибанова («Воспитание у детей младшего дошкольного возраста самостоятельности в рисовании». Пермь, 1974).
В 50-е гг. начались исследования творчества детей в различных видах изобразительной деятельности. Детальное исследование по обучению детей аппликационным работам провела преподаватель ЛГПИ им. А. И. Герцена И. Л. Гусарова. В ее книге, изданной в 1968 г., раскрываются программа и методы работы с детьми по аппликации в трех возрастных группах. В 60-е гг. под ее руководством были выполнены два исследования также в области аппликации: З. А. Богатеевой о формировании декоративно-орнаментальной деятельности детей старшего дошкольного возраста и Е. С. Рогалевой по вопросу сенсорных основ изобразительной деятельности детей 6-7 лет на материале декоративных аппликационных работ.
В помощь практическим работникам были разработаны наглядные пособия - альбомы по аппликации для всех возрастных групп.
В конце 60-х гг. были проведены специальные экспериментальные исследования по вопросу развития творческих способностей в лепке Детей старшего дошкольного возраста (Н. Б. Халезовой), о сенсорных основах детской лепки (Н. А. Курочкиной, Е. И. Корзаковой).
Вопросам изучения детского творчества в конструировании из различных материалов посвящена диссертация В. Г. Нечаевой.
Результаты экспериментального исследования по трем возрастным группам на материале детских строительных игр освещены в диссертации З. В. Лиштван. В ее работе установлены закономерности творческого развития детей в конструировании из строительных материалов и раскрываются методы руководства им.
В 70-е гг, конструктивное творчество детей как одно из средств умственного развития изучалось сотрудниками НИИ дошкольного воспитания АПН СССР Н. Н. Поддьяковым, А. Н. Давидчук.
Кроме исследований, охватывающих широкие проблемы творчества детей в различных видах изобразительной деятельности, в 60-70-е гг. усиленно разрабатываются отдельные вопросы методики: Т. С. Комаровой изучался вопрос о формировании графических умений в рисовании; Р. Г. Казаковой - об особенностях рисования с натуры детьми старшего дошкольного возраста и методах руководства им; Л. В. Компанцевой - о влиянии поэтических образов природы на творчество в рисовании детей старшего дошкольного возраста.
Наряду с многочисленными педагогическими исследованиями по вопросам методики изобразительной деятельности проводились и психологические исследования детского творчества. Общие проблемы художественного воспитания и развития способностей изучались Б. М. Тепловым, давшим в своих работах еще в 40-е гг. наиболее полное и правильное определение способностей и путей их развития. В работах В. И. Киреенко и Е. И. Игнатьева рассматривались пути развития изобразительных способностей на разных возрастных ступенях. Исследования в области изобразительного творчества детей дошкольного возраста были проведены в 50-60-е гг. Б. А. Сазонтьевым, Н. И. Стреляновой, В. С. Мухиной и другими.
Психологические исследования помогли теоретически обосновать выдвигаемые в методике приемы, методы обучения и формирования детского изобразительного творчества.
Большие успехи в развитии дошкольной педагогики, детской психологии и методики изобразительной деятельности привели к созданию более совершенного документа для практики дошкольного воспитания. В 1962 г. была издана «Программа воспитания в детском саду», в которой раздел изобразительной деятельности был разработан с научных позиций. Эта программа в отличие от предыдущих рассчитана на воспитание детей от одного года до семи лет, что создает возможность последовательно осуществлять преемственность в работе с детьми всех возрастных ступеней.
Программный материал для первой и второй групп раннего возраста расположен по видам деятельности и дается компактно на весь год; для первой младшей группы расположен по полугодиям; для всех остальных групп - по кварталам. Такое построение материала связано с необходимостью проведения в младших группах длительной работы по закреплению навыков в течение всего года, а расположение материала по кварталам для других групп обеспечивает большую систематичность в построении всего учебного процесса.
В программе четко определены задачи для каждой возрастной группы по развитию художественных способностей у каждого ребенка. Особое внимание уделяется подготовке детей к школе и установлению преемственности в содержании воспитательно-образовательной работы детского сада и школы. Так, в детском саду в подготовительной к школе группе большое место отводится занятиям рисованием с натуры. У детей развивается наблюдательность, умение видеть особенности предмета и передавать их в своем рисунке. Это дает возможность в школе усложнить задачу изображения - передавать объем и различные ракурсные положения.
В последующие годы «Программа воспитания в детском саду» несколько раз переиздавалась с некоторыми уточнениями, но принцип ее построения остался прежним.
В 60-70-е гг. лаборатория эстетического воспитания НИИ дошкольного воспитания АПН СССР проводит многоплановое исследование развития творческих способностей детей в разных видах художественной деятельности. Результаты этого исследования обобщены в книге «Художественное творчество и ребенок». Теоретические положения об особенностях творческой деятельности дошкольника, изложенные в статье Н. А. Ветлугиной, сопровождаются анализом экспериментальных исследований по формированию у детей младшего и старшего дошкольного возраста способности создавать выразительные образы в рисунках. Интересны статьи Т. Г. Казаковой и В. А. Езикеевой, которые раскрывают влияние обучения на творческое развитие. Материал книги убедительно доказывает необходимость единства в решении творческих и учебных задач в процессе изобразительной деятельности.
Исследования в области методики изобразительной деятельности продолжаются. На очереди стоят неотложные задачи изучения творческой деятельности детей на каждом возрастном этапе дошкольного детства. Требует также исследования проблема индивидуальных особенностей творческих проявлений детей. Пока еще нерешенной остается проблема активизации умственной деятельности детей в процеесе изобразительного творчества и воспитания самостоятельности в использовании приобретенных умений в работе с различными изобразительными материалами. Эта проблема имеет важное значение не только для решения задач развития изобразительных способностей, но и в плане подготовки детей к дальнейшему обучению в школе.
