Сочинение по сказке Салтыкова-Щедрина «Карась-идеалист. Анализ «Карась-идеалист» Салтыков-Щедрин

И. В. Полуэктова

М. Е. Салтыков-Щедрин: "Сказки" и философия
В народном творчестве сказка, вероятно, самое большое чудо. В ней обычны слова и выражения: "жили-были", "братец", "сестрица", "дед", "баба", "избушка", "пекли пироги", "поеду за рыбой", - а реальный мир преображён. Мы узнаём его и не узнаём.

В мире сказки всё интересно, читатель не замечает, как оказывается во власти вымысла. Звери в сказках говорят, рассуждают, хитрят, обманывают, враждуют, дружат. Сам собой является вопрос: что это - досужая выдумка? Михаил Васильевич Ломоносов признал у сказочного вымысла серьёзное значение. По его словам, издревле в сказках всех народов мира ведётся правило придавать "бессловесным животным слово". Фантастический вымысел, как считал Ломоносов, есть идея, противная человеческим обыкновениям и натуре. В сказках всегда повествуется о чём-то невероятном, невозможном в реальной жизни. Однако фантастический вымысел заключает в себе, как говорил Ломоносов, "идею обыкновенную и натуральную", то есть в вымысле есть и правда. Великий русский учёный писал, что благодаря фантастическому вымыслу "обыкновенная и натуральная идея", то есть жизненная правда, выражается "сильнее", чем если бы повествование велось без вымысла.

С точки зрения народа, сказки - это выдумка, они не имеют никакой другой цели, кроме воздействия на фантазию. Но именно это и нужно людям. Ещё в середине прошлого века известный знаток народной культуры К.С. Аксаков заметил: "К сказке, кажется, преимущественно должна относиться пословица "Красно поле рожью, а речь - ложью" (Аксаков К. С. О различении между сказками и песнями русскими//Московские ведомости. 1852. №153)[здесь - вымыслом]. Сказки поражают, удивляют, радуют. Часто они бывают интересны и своими юмористическими ситуациями.

Русская классическая литература - это бесценная кладовая национальной культуры. В ней ревностным трудом писателей-гениев и просто талантливых художников скоплено много сокровищ. И, может быть, среди книг самые удивительные - сказки. Они не знают над собой власти времени, и каждое новое поколение людей приемлет их с благодарностью тем, кто их сочинил.

В истории русской национальной литературы есть немало писателей, чьё перо творило сказку. Это Пушкин, Лермонтов, Жуковский, Ершов, Аксаков и многие другие Сказки этих писателей добрые. Они корнями своими уходят русскую фольклорную сказочную традицию. Но есть писатели, чьи сказки - не просто "чтение для ума и сердца". Их творения содержат идеи, мысли, надежды, которые вполне могли бы составить научный философский трактат об устройстве мира и человеческого общества. К таким писателям можно отнести Мамина-Сибиряка, Толстого, Салтыкова-Щедрина.

В своих сказках (а было их 32) Салтыков-Щедрин исследовал различные слои человеческого общества, проверял на прочность устои, по которым строится российское государство, приходил к определённым выводам. Но так или иначе, все его сказки исследовали тот "порядок вещей", который царил в обществе и государстве. Этот порядок писатель не принимал, и не мог принять, так как строился он по законам, противоречащим общечеловеческой морали.

Щедрин знал, что реальные "силы" отвергаемого им "порядка вещей" ещё не поколеблены, что победа не близка. Но он был убеждён в неминуемости распада этого "порядка" и умел смотреть на его "силы" с высоты будущего. А оно всегда представлялось ему в свете тех "неумирающих положений" утопического социализма, которые были усвоены им в годы юности и которые вошли в общее развитие социалистической мысли. Щедрин называл это будущее "золотым веком" и "городом Умновым". Для него, рационалиста и просветителя, это будущее было "действительностью" не только возможной, но и "непременно имеющей быть", хотя и очень не скоро… Такая высокая точка зрения определила одну очень важную особенность щедринского изображения мира. Явления жизни, критикуемые писателем, воспринимались им в двух плоскостях. В одной они представали во всей конкретности своего "физического" существования, в другой - как объективности, не соответствующие идеалу (у Салтыкова-Щедрина, как у художника отрицательных сторон жизни, была особая эстетика - эстетика "скрытого" идеала: прекрасное, возвышенное, поэтическое в творчестве Щедрина не столько дано, сколько задано), поэтому отрицаемые и в идейно-моральном плане как бы не существующие. Одним из способов такого литературного выражения у Щедрина служит система "ирреальных" образов: "призраки", "тени", "миражи", "трепеты", "сумерки" и т.п. С миром "призраков" сосуществует в щедринской сатире близкий к нему мир "кукол", "масок", мир "картонной жизни", мир людей-манекенов. Эта система образов служит писателю для изображения мощных бюрократических механизмов царизма, а с другой стороны - разного рода явлений "мнимой", "ненастоящей" жизни - её примитивов, стереотипов и всякого рода социальных искажений облика и поведения человека. Глубокое развитие получил у Щедрина приём сближения черт человеческих с чертами животных. На этом принципе созданы щедринские "Сказки" - одна из жемчужин русской литературы.

Великий сатирик Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин поднял сказку на вершину политической публицистики.

Важно заметить, что в фольклоре Щедрин нашёл не только множество привычных для национального сознания образов. Обычное для фольклора распределение этических черт между персонажами по эмблематическому принципу заменяется у него созданием выпуклого психологического портрета (Баран-непомнящий с его "внезапной жаждой бесформенных чаяний", Ворон-челобитчик с его изболевшим по правде сердцем, даже простодушный Чижик с его непритязательными мечтами)…

Однако у фольклорной сказочной традиции есть свои закономерности, которыми Щедрин удачно воспользовался. В народной сказке каждое животное вызывало у людей свой ряд впечатлений, и это разрабатывалось в вариантах сказки её разными исполнителями. Прозвища лягушки связывались со звуками, производимыми ею в воде: "на воде рокотуха", "жабка-скрякотушка", "лягушка-квакушка", "на воде балагта". Зайчик возбуждал зрительные впечатления: "зайка-белянка иванов сын", "зайчик-побегайчик", "зайка-поплутайка". Медведя и волка сопровождали прозвища: "при берлоге валень", "лесной гнёт", "всех давишь". Лиса получала оценочные характеристики: "лисица-красавица", "лисичка-сестричка", "при беседе красота", "я лисиця, масляна губиця, дивья красовиця, малинов цвет"; а также: "лиса лукава", "лиса Патрикеевна".

Особняком стоит образ медведя. Почти во всех сказках медведь одурачен и высмеян. Такая традиция восходит ко многим русским народным сказкам: "Медведь и старуха", "Кот и дикие животные", "Медведь учится плотничать", "Мужик, медведь и лиса"… Глупее медведя оказывается, пожалуй, лишь волк.

Насмешка над зверем свидетельствует об утрате тотемного культа. Не случайно у восточных славян была распространена "медвежья потеха" - драматизированное увеселение, гротескное глумление над обрядами прошлого. Любил эту забаву и царь Иван Грозный. Например, в 1571 году по его поручению приезжал в Новгород некий Субота Осётр, который собирал по всей новгородской земле весёлых людей - скоморохов - и медведей и на нескольких подводах вёз их в Москву. Сам царь без сказок и небылиц даже не мог засыпать.

В творчестве Салтыкова-Щедрина медведь появляется в сказке "Медведь на воеводстве". Сказка эта раскрывает гнилость основ самодержавного строя. Топтыгины из этой сказки посланы львом на воеводство. Их слабоумие не позволяет им совершать более или менее благопристойные поступки в отношении подданных. Целью своего правления они ставили как можно больше совершать "кровопролитий". Гнев народа решил их участь - они были убиты восставшими. Идеи революционного переустройства государства мало привлекали писателя. Здесь смысл несколько иной: даже самому кроткому терпению приходит конец, а самодурство правителей, не "обременённых" умом и прозорливостью, так или иначе однажды сработает против них самих, что и произошло.

Мощь и глубина социального критицизма Щедрина требовала для литературного выражения новых художественных форм. Они были найдены и создали в рамках русского реализма особое искусство. Главнейшими особенностями его являются, во-первых, преимущественное внимание не к индивидуально-личной, а к общественной сфере психологии и поведения человека и, во-вторых, сращенность эстетической системы писателя с его прямыми политическими оценками, социологическими суждениями и философско-историческими взглядами.

Эзопова манера способна не только добиться прямого обличения того или иного конкретного изъяна, поступка, преступления, но и вывести их с уровня единичных фактов на уровень исторического обобщения, в сферу человеческих универсалий.

В "Сказках", большинство из которых написано с 1883 по 1886 годы, обнаруживаются все свойственные сатире Щедрина приёмы - художественное преувеличение, иносказание, уподобление критикуемых социальных явлений образам животного мира, фантастику. Сохраняется в "Сказках" и характерная для Щедрина тематика: сатира на правящие круги самодержавия, критический анализ поведения и психологии представителей средних сословий российского общества, мещанства, крестьянства, поиск социально справедливых принципов морали и нравственности.

В сказках лучше всего заметны отголоски романтической традиции (двоемирия). Они построены на постоянной игре условного мира с настоящим. Обильные конкретные реалии разрушают прямодушную аллегоричность текста. Здесь эзопов язык начинает жить своей, независимой от задач автора жизнью. В сказках обычный сарказм соседствует с романтической иронией.

"Сказки для детей изрядного возраста", как называл их сам автор, следует сегодня читать так же, как и предлагалось читать их сто лет назад. То есть не просто как социально-политические или нравственно-сатирические фантасмагории, но и как философские притчи, надежда которых не в скором переустройстве мира в идеальную страну, где текут молочные реки с кисельными берегами. Надежда в том, что "растёт малое дитя, а вместе с ним растёт в нём и совесть. И будет маленькое дитя большим человеком, и будет в нём большая совесть. И исчезнут тогда все неправды, коварства и насилия, потому что совесть будет не робкая и захочет распоряжаться всем сама" (Салтыков-Щедрин М. Е. "Пропала сказка"// Салтыков-Щедрин М. Е. История одного города. Господа Головлёвы. М., 1997. С.447).

После окончания Царскосельского Лицея Салтыков сближается с оппозиционно настроенными кружками столичной молодёжи, в том числе с кружком Петрашевского. Здесь он проходит школу идей западноевропейского утопического социализма и русской демократической мысли, находившейся тогда на этапе стремительного движения к высокой гражданской зрелости.

В массовом сознании Щедрин был и во многом остаётся лишь обличителем проклятого самодержавия, удобным источником конъюнктурных цитат (Щедрина высоко ценил Ленин, его сочинения содержат множество выдержек из салтыковских произведений, которые Ленин хорошо знал). Однако теперь, когда на пороге - третье тысячелетие, когда открыты новые, запрещённые ранее страницы, посвящённые писателю, мы обнаруживаем, что перед нами художник-философ, наделённый неповторимым даром воспроизведения комического, разлитого в мире.

Литературный критик XIX века А. И. Введенский писал в статье о сказках Щедрина: "Сказки" Щедрина проникнуты тем живым гуманическим элементом, который отличал направление сороковых годов и лучшие произведения тогдашнего времени".

Щедринские сказки не предназначены для детей, но и для взрослых они непросты.

Их источником стал не только фольклор, их поэтику определяет не только традиция литературной сказки, они выверяются по очень высокой мерке - философской, бытийственной, более сложной, чем господствующая в фольклоре философия здравого смысла, благая, но для неугомонного человеческого ума недостаточная. Щедрин искал в фольклоре естественные формы художественного постижения жизни, а злободневное в его сказках сосуществовало с философским, общечеловеческим.

В щедринских созданиях художественные, философские, публицистические начала находятся в сложнейшем сплетении: обновлённый образ не скатывается в сферу фельетонного обличительства, а напротив, достигает притчевой высоты.

У Салтыкова-Щедрина есть сказки, изображающие представителей "рыбьего" мира. Возможно, в пристрастии писателя к рыбьим образам можно усмотреть прямую аллегорию: безмолвие обитателей тихих заводей - безответность, отчуждённость народа. Однако всё гораздо сложнее.

Так, например, если "Премудрый пескарь" строится на жизнеописательном повествовании, то "Карась-идеалист" восходит к жанровой форме, не чуждой иронии, - философскому диалогу, характерному, например, для Дидро. Можно сказать, что перед нами своего рода сказка-диспут, где найдено гармоническое сочетание двух разносмысленных начал. Другая сказка "Вяленая вобла" близка своими художественными особенностями к философскому, политическому памфлету. В ней отражена атмосфера в России после убийства императора Александра II.

Ряд сказок посвящён животному миру. Однако сказки о животных в традиционной фольклорной классификации отличаются от сказок Щедрина. Они не только при помощи аллегории изображают пороки человека, но и демонстрируют его чаяния, надежды, смутные ощущения.

Одна из сказок затрагивает вечную проблему выбора между удобной "бессознательностью" и тяготами умственного пробуждения. История проста. Породистому барану начинают сниться сны. "Что это был за сон, баран решительно не мог сообразить. Он чувствовал только, что в существование его вторглось нечто необычайное, какая-то тревога, тоска" (Салтыков-Щедрин. Сказки М., 1979. С.107). Затем сны стали повторяться, лишив барана покоя. Следуя своим просветительским принципам, Щедрин даёт лирическое отступление: "Нет боли горшей, нежели та, которую приносят… бессильные порывания от тьмы к свету встревоженной бессознательности" (там же. С.108). Баран перед смертью познаёт сладостную тайну своих снов, смысл которой поясняет овчар Никита: "Стало быть, "вольного барана" во сне увидел…" (там же. С.110). Однако в финале звучат слова хозяина о том, что баран должен бараном оставаться. Это слова перекликаются с эпиграфом из Брема, который гласит: "Домашние бараны с незапамятных времён живут в порабощении у человека; их настоящие родоначальники неизвестны" (там же С.106). Образ "вольного барана" в гротескной форме отражает поиски Салтыковым социального идеала, основанные на вере в то, что этот идеал сам по себе не чужд человеку.

Особая тема - люди в сказках. Сказка "Дурак" выделяется на фоне существующей русской фольклорной традиции. Один из персонажей сказки выражает моральную сущность щедринского Иванушки: "Совсем он не дурак, а только подлых мыслей у него нет - от этого он и к жизни приспособиться не может". К этой проблеме возводил сатирик истоки того положения, в котором находится русский народ.

Однако не только люди являют собой человеческую проблему. Щедринские "животные-люди" обрисованы с биологической точностью, что демонстрирует их двойственность. Они подчинены не только законам цивилизации, но и законам природы. Более того, общественные законы отражают естественные.

Щедрин в сказках приходит к социальному дарвинизму: несправедливость мира - следствие элементарной борьбы за существование, которую цивилизация отменить не в силах. Об этом заявляет ёрш-циник карасю-идеалисту (в сказке "Карась-идеалист"): "Разве потому едят, что казнить хотят? Едят потому, что есть хочется" (там же. С.76).

Щедрин пришёл к нешуточному выводу о том, что человеческая природа несовершенна, что мир изначально поделён на волков и зайцев, или на мужиков и генералов. Такие зоологические параллели выглядят весьма последовательными, поэтому герои сказок неотделимы от животных. Здесь до апогея доведён мифологический принцип тотемизма (а на дворе, заметьте, был уже далеко не мифологизированный XIX век). Дальше - больше: социальная лестница повторяет эволюционную. Хищники штучны, а жертвы - все на одно лицо, и их много [в сказке "Дикий помещик" просто сказано: "летел рой мужиков" (там же. С.30)].

В одной из последних сказок - "Ворон-челобитчик" - появляется смутный идеал всеобщего счастья: "Придёт врамя, когда всякому дыханью сделаются ясными пределы, в которых жизнь его совершаться должна,... Объявится настоящая, единая для всех Правда; придёт и весь мир осияет. И будем мы жить вместе все вкупе и влюбе" (там же С.139).

Щедрин писал: "Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России". Любовь к родине была неразрывно связана у Щедрина с верой в её будущее, в будущее её народа, как и в будущее всех людей мира. Будущее представлялось ему в "светлом облике всеобщей гармонии", в свете социалистического идеала.

В оправдательной записке (от которой сохранился только фрагмент), Щедрин писал: "Я никогда не мог похвалиться ни хорошим здоровьем, ни физическою силою, но с 1875 года не проходило почти ни одного дня, в который я мог бы сказать, что чувствую себя изрядно. Постоянные болезненные припадки и мучительная восприимчивость, с которою я всегда относился к современности, положили начало тому злому недугу, с которым я сойду в могилу" (Салтыков-Щедрин М. Е. Избранное. М., 1976. С.576).

Все писатели, мыслители России XIX века вновь и вновь искали пути к тому золотому веку, который не позади, а впереди, к счастью для всех. Однако характер поисков был различен у каждого. Достоевский, например, надеялся только на силы самого человека, на всех людей. Чернышевский рисовал будущее в конкретно-зримых чертах, основываясь на подъёме русского революционного движения и на своей несгибаемой вере в него. Толстой доверял стихийному течению народной жизни. А Салтыков-Щедрин искал опору в диалектике общественного развития и в вере просветителя в общественный прогресс.

Анализ сказки Салтыкова- Щедрина «Карась идеалист».

«Карась-идеалист», написанный в 1824 году , органически входит в ряд так называемых «зоологических» сказок Салтыкова-Щедрина. В этот ряд ее включает уже само название, указывающее, во-первых, на вид животного, а, во-вторых, на присущее ему качество. в сказках Щедрина образы животных наделяются теми качествами, которые закреплены за ними фольклорной традицией (заяц - глуп, лиса - хитра и т.д.). в данной сказке автору нужно было найти образ идеалиста, и Щедрин останавливает свой выбор на карасе и выбор этот, не случаен, он определяется той целью, которую ставил перед собой автор, а именно - изобразить интеллигента-социалиста, не соизмеряющего свои мысли и поступки с требованиями, предъявляемыми к нему окружающей действительностью

Щедрин достигает абсолютно уникального смешения двух разнородных пластов - зоологического и реального, Смешение зоологического и реального пластов можно показать на примере описания ерша- оппонента карася: «Что касается до ершей, то это рыба уже тронутая скептицизмом и притом колючая». Здесь два качества - человеческое (скептицизм) и рыбье (колючий) - не просто дополняют друг друга, но друг от друга зависят, за счет чего и создается цельный образ.

Карась-идеалист - герой одноименной сказки. Живя в тихой заводи, благодушествует и лелеет мечты о торжестве добра над злом и даже о возможности урезонить Щуку,которую отродясь на видывал, что она не имеет права есть других. Ест ракушек, оправдываясь тем, что ´сами в рот лезут´ и у них ´не душа, а пар´.

Карась не знает жизни, он «лежит <…> на самом дне речной заводи (где потише) или пруда, зарывшись в ил». Поскольку он бездеятелен, то в голову ему начинают приходить самые разнообразные мысли («Ну, натурально, полежит-полежит, да что-нибудь и выдумает. Иногда даже и очень вольное.

И вот карась развивает перед щукой свои социалистические утопии. Два раза ему удается побеседовать с хищницей, отделавшись небольшими телесными повреждениями. В третий раз случается неизбежное: щука проглатывает карася. вопрос карася-идеалиста: "Что такое добродетель?" - заставляет хищницу разинуть пасть от удивления, машинально потянуть в себя воду, а вместе с ней так же машинально проглотить карася.

Зачин сказки построен по примеру зачина фольклорной сказки о животных, в нем задается определенная ситуация, исходя из которой и развивается дальнейшее действие. «Карась с ершом спорил».

сказка начинается и заканчивается спором. Два спора - с ершом и со щукой образуют единую структуру сказки, в которой можно выделить две главных оппозиции: карась - ерш, карась - щука.

Первая часть сказки основывается на первой оппозиции, вторая - на второй. Первая оппозиция заключается в противопоставлении идеалиста и скептика, а по сути - знания жизни и ее незнания . Идеализм, по мысли Щедрина, порожден незнанием . Карась верит в гармоничность развития и в будущее счастье общества («…убежден, что счастие - не праздная фантазия мечтательных умов», «тьма, в которой мы плаваем, есть порождение горькой исторической случайности», «в жизни первенствующую роль добро играет»), но подобная позиция обусловлена тем, что он ничего, кроме своих умозрительных истин, не знает (он удивляется, когда ерш сообщает ему о существовании щук или об ухе). Скептицизм ерша порожден, напротив, знанием жизни («Накипело у ней на сердце… ах, накипело! До ненависти покуда еще не дошло, но веры и наивности уж и в помине нет»).

Во второй части сказки - в «диспуте» щуки и карася - выясняется, что представления идеалиста на самом деле никак с реальной жизнью не связаны. Карась пытался повлиять на щуку (олицетворяющую здесь власть) своим разговором о добродетели, однако та, даже и не зная такого слова, от удивления проглотила карася точно так же как сам карась глотал ракушек («Машинально потянула она воду и, вовсе не желая проглотить карася, проглотила его»).

Традиционная сказочная концовка переосмысляется. Функцию рассказчика в ней фактически берет на себя ерш. Вместо «и я там был…» мы читаем: «Вот они, диспуты-то наши, каковы!»

«караси ни в цензуру своих мыслей не представляют, ни в участке не прописывают», а потому и в «политической неблагонадежности» их не подозревают. Автор обвиняет «карася» (и, соответственно, тех, кто стоит за этим образом) прежде всего в неучастии в реальной политической жизни.

Сказка "Карась-идеалист" раскрывает заблуждения русской интеллигенции. Используя эзопов язык, Щедрин высмеивает либералов, которые считают социальное зло простым заблуждением умов. Карасю-идеалисту кажется, что и щуки к добру не глухи. Он верит в достижение социальной гармонии через нравственное перерождение, перевоспитание щук

В этой крохотной трагедии Щедрин представил то, что характерно всякому обществу и всякой организации, что составляет природный и естественный закон их развития: есть сильные, кто ест, и есть слабые - кого едят. А общественный прогресс - это обычный процесс пожирания одних другими. Этой деталью Салтыков-Щедрин подчеркивает, что дело не в "злых" и неразумных щуках: сама природа хищников такова, что они проглатывают карасей непроизвольно - у них "комплекция каверзная".

« мир обывателей в современном обществе, трусость, корысть, рабская психология, праздная мечтательность - все эти явления живы, более того, живучи, спокойно перекочевывают из века в век, соседствуют с нами до сих пор.

Анализ сказки Салтыкова- Щедрина «Карась идеалист».

«Карась-идеалист», написанный в 1824 году , органически входит в ряд так называемых «зоологических» сказок Салтыкова-Щедрина. В этот ряд ее включает уже само название, указывающее, во-первых, на вид животного, а, во-вторых, на присущее ему качество. в сказках Щедрина образы животных наделяются теми качествами, которые закреплены за ними фольклорной традицией (заяц - глуп, лиса - хитра и т.д.). в данной сказке автору нужно было найти образ идеалиста, и Щедрин останавливает свой выбор на карасе и выбор этот, не случаен, он определяется той целью, которую ставил перед собой автор, а именно - изобразить интеллигента-социалиста, не соизмеряющего свои мысли и поступки с требованиями, предъявляемыми к нему окружающей действительностью

Щедрин достигает абсолютно уникального смешения двух разнородных пластов - зоологического и реального, Смешение зоологического и реального пластов можно показать на примере описания ерша- оппонента карася: «Что касается до ершей, то это рыба уже тронутая скептицизмом и притом колючая». Здесь два качества - человеческое (скептицизм) и рыбье (колючий) - не просто дополняют друг друга, но друг от друга зависят, за счет чего и создается цельный образ.

Карась-идеалист - герой одноименной сказки. Живя в тихой заводи, благодушествует и лелеет мечты о торжестве добра над злом и даже о возможности урезонить Щуку, которую отродясь на видывал, что она не имеет права есть других. Ест ракушек, оправдываясь тем, что ´сами в рот лезут´ и у них ´не душа, а пар´.

Карась не знает жизни, он «лежит <…> на самом дне речной заводи (где потише) или пруда, зарывшись в ил». Поскольку он бездеятелен, то в голову ему начинают приходить самые разнообразные мысли («Ну, натурально, полежит-полежит, да что-нибудь и выдумает. Иногда даже и очень вольное.

И вот карась развивает перед щукой свои социалистические утопии. Два раза ему удается побеседовать с хищницей, отделавшись небольшими телесными повреждениями. В третий раз случается неизбежное: щука проглатывает карася. вопрос карася-идеалиста: «Что такое добродетель?» - заставляет хищницу разинуть пасть от удивления, машинально потянуть в себя воду, а вместе с ней так же машинально проглотить карася.

Зачин сказки построен по примеру зачина фольклорной сказки о животных, в нем задается определенная ситуация, исходя из которой и развивается дальнейшее действие. «Карась с ершом спорил».

сказка начинается и заканчивается спором. Два спора - с ершом и со щукой образуют единую структуру сказки, в которой можно выделить две главных оппозиции: карась - ерш, карась - щука.

Первая часть сказки основывается на первой оппозиции, вторая - на второй. Первая оппозиция заключается в противопоставлении идеалиста и скептика, а по сути - знания жизни и ее незнания . Идеализм, по мысли Щедрина, порожден незнанием . Карась верит в гармоничность развития и в будущее счастье общества («…убежден, что счастие - не праздная фантазия мечтательных умов», «тьма, в которой мы плаваем, есть порождение горькой исторической случайности», «в жизни первенствующую роль добро играет»), но подобная позиция обусловлена тем, что он ничего, кроме своих умозрительных истин, не знает (он удивляется, когда ерш сообщает ему о существовании щук или об ухе). Скептицизм ерша порожден, напротив, знанием жизни («Накипело у ней на сердце… ах, накипело! До ненависти покуда еще не дошло, но веры и наивности уж и в помине нет»).

Во второй части сказки - в «диспуте» щуки и карася - выясняется, что представления идеалиста на самом деле никак с реальной жизнью не связаны. Карась пытался повлиять на щуку (олицетворяющую здесь власть) своим разговором о добродетели, однако та, даже и не зная такого слова, от удивления проглотила карася точно так же как сам карась глотал ракушек («Машинально потянула она воду и, вовсе не желая проглотить карася, проглотила его»).

Традиционная сказочная концовка переосмысляется. Функцию рассказчика в ней фактически берет на себя ерш. Вместо «и я там был…» мы читаем: «Вот они, диспуты-то наши, каковы!»

«караси ни в цензуру своих мыслей не представляют, ни в участке не прописывают», а потому и в «политической неблагонадежности» их не подозревают. Автор обвиняет «карася» (и, соответственно, тех, кто стоит за этим образом) прежде всего в неучастии в реальной политической жизни.

Сказка «Карась-идеалист» раскрывает заблуждения русской интеллигенции. Используя эзопов язык, Щедрин высмеивает либералов, которые считают социальное зло простым заблуждением умов. Карасю-идеалисту кажется, что и щуки к добру не глухи. Он верит в достижение социальной гармонии через нравственное перерождение, перевоспитание щук

В этой крохотной трагедии Щедрин представил то, что характерно всякому обществу и всякой организации, что составляет природный и естественный закон их развития: есть сильные, кто ест, и есть слабые - кого едят. А общественный прогресс - это обычный процесс пожирания одних другими. Этой деталью Салтыков-Щедрин подчеркивает, что дело не в «злых» и неразумных щуках: сама природа хищников такова, что они проглатывают карасей непроизвольно - у них «комплекция каверзная».

« мир обывателей в современном обществе, трусость, корысть, рабская психология, праздная мечтательность - все эти явления живы, более того, живучи, спокойно перекочевывают из века в век, соседствуют с нами до сих пор.