За что писательница алексеевич получила нобелевскую премию. Кто из лауреатов нобелевской премии имеет белорусские корни Писательница из белоруссии лауреат нобелевской премии теперь
Нобелевский комитет проголосовал за вручение премии Светлане Алексиевич единогласно. «Это выдающийся писатель, большой литератор, который создал новый литературный жанр, выйдя за рамки обычной журналистики», — объяснила решение комитета секретарь Шведской королевской академии наук Сара Даниус, которая и объявила имя лауреата.
Светлана Алексиевич родилась 31 мая 1948 года в Ивано-Франковске. Ее отец белорус, а мать украинка. Позже семья переехала в Белоруссию, где мать и отец работали сельскими учителями. В 1967 году Светлана поступила на факультет журналистики Белорусского государственного университета в Минске, а окончив его, работала в районных и республиканских газетах, а также в литературно-художественном журнале «Неман».
В 1985 году вышла ее книга «У войны не женское лицо» — роман о женщинах-фронтовичках. До этого произведение пролежало в издательстве два года — автора упрекали в пацифизме и развенчании героического образа советской женщины. Общий тираж книги достиг 2 млн экземпляров, по ней было поставлено несколько десятков спектаклей. Вышедшая в том же году книга «Последние свидетели» также была посвящена войне — с точки зрения женщин и детей. Критики называли оба произведения «новым открытием военной прозы».
«Я складываю образ своей страны из людей, живущих в мое время. Я хотела бы, чтобы мои книги стали летописью, энциклопедией поколений, которые я застала и вместе с которыми иду. Как они жили? Во что верили? Как их убивали и они убивали? Как хотели и не умели быть счастливыми, почему у них это не получалось», — рассказывала Светлана Алексиевич в одном из интервью.
Ее очередной летописью стал роман об афганской войне «Цинковые мальчики», вышедший в 1989 году. Для сбора материала писательница четыре года ездила по стране и общалась с бывшими воинами-афганцами и матерями погибших солдат. За это произведение ее подвергли жесткой критике со стороны официальной прессы, а в Минске в 1992 году даже был организован символический «политический суд» над писательницей и книгой.
«Ее техника — мощная смесь красноречия и бессловесности, описывающая некомпетентность, героизм и печаль, — писала газета The Telegraph после того, как «Чернобыльская молитва» была опубликована в Великобритании. — Из монологов своих героев писательница создает историю, к которой читатель действительно может прикоснуться, будучи на любом расстоянии от событий».
Последняя на данный момент книга писательницы «Время секонд хэнд» вышла в 2013 году.
Ее книги были изданы в 19 странах мира, по ним были поставлены спектакли и фильмы. Кроме того, Светлана Алексиевич стала лауреатом множества престижных премий: в 2001 году писательнице была вручена премия Ремарка, в 2006-м — Национальная премия критики (США), в 2013-м — Премия критики немецких книготорговцев. В 2014 писательница была награждена Офицерским крестом ордена Искусств и литературы.
Главную идею своих книг Светлана Алексиевич сформулировала так: «Я всегда хочу понять, сколько человека в человеке. И как этого человека в человеке защитить».
Женщины становились лауреатами Нобелевской премии по литературе 13 раз. Первой эту награду получила шведская писательница Сельма Лагерлеф, а последней на данный момент — уроженка Канады Элис Манро в 2013 году.
Светлана Алексиевич стала первым с 1987 года автором, получившим Нобелевскую премию по литературе, которая пишет в том числе и на русском языке. Чаще всего премия доставалась авторам, пишущим на английском (27 раз), французском (14 раз) и немецком (13 раз) языках. Русскоязычные писатели получали эту престижную награду пять раз: в 1933 году Иван Бунин, в 1958-м Борис Пастернак, в 1965-м Михаил Шолохов, в 1970-м Александр Солженицын и в 1987-м Иосиф Бродский.
Белорусская писательница, лауреат Нобелевской премии по литературе Светлана Александровна Алексиевич родилась 31 мая 1948 года в Ивано-Франковске (Украина) в семье военнослужащего. После демобилизации отца из армии семья переехала в Белоруссию.
В 1972 году окончила отделение журналистики Белорусского государственного университета.
В 1960-х годах Алексиевич работала воспитательницей в школе-интернате, учительницей, а также в редакции газеты в городе Наровле Гомельской области.
После окончания университета с 1972 по 1973 год трудилась в газете "Маяк коммунизма" в городе Береза Брестской области.
В 1976-1984 годах — корреспондент, заведующая отделом очерка и публицистики литературно-художественного журнала "Неман" — органа Союза писателей Белоруссии. Литературную деятельность начала в 1975 году. Первой книгой Алексиевич стал сборник очерков "Я уехал из деревни", в который вошли монологи людей, покинувших родные места.
В 1983 году она написала книгу "У войны — не женское лицо", которая пролежала в издательстве два года. Автора обвиняли в пацифизме, натурализме и развенчании героического образа советской женщины. В 1985 году произведение почти одновременно вышло в журнале "Октябрь", "Роман-газете", в издательствах "Мастацкая літаратура" и "Советский писатель", общий тираж составил два миллиона экземпляров.
В 1985 году была опубликована вторая книга Алексиевич "Последние свидетели (сто недетских рассказов)". В 1989 году напечатана ее книга "Цинковые мальчики" — о советских солдатах на Афганской войне, в 1993 году — книга "Зачарованные смертью". В 1997 году была опубликована книга "Чернобыльская молитва".
С начала 2000-х годов Алексиевич жила в Италии, Франции, Германии .
В 2013 году была издана книга писательницы "Время second-hand (Конец красного человека)", которая стала завершающей в художественно-документальном цикле "Голоса Утопии". В цикл вошли ее произведения "У войны не женское лицо", "Последние свидетели", "Цинковые мальчики" и "Чернобыльская молитва".
Книги Алексиевич издавались в Болгарии, Великобритании, Вьетнаме, Германии, Индии, США, Франции, Швеции, Японии и других странах.
В апреле 2018 года завершился краудфандинговый проект "Голоса Утопии" , посвященный изданию цикла книг Светланы Алексиевич на белорусском языке.
По произведениям Алексиевич сняты фильмы и поставлены театральные спектакли. Цикл документальных фильмов по книге "У войны — не женское лицо" отмечен Государственной премией СССР (1985).
Светлана Алексиевич является лауреатом премии Ленинского комсомола (1986), удостоена Литературной премии имени Николая Островского (1985), Литературной премии имени Константина Федина (1985), а также премии "Триумф" и премии имени Андрея Синявского (1998).
Среди ее иностранных наград — премия Курта Тухольского (Шведский ПЭН, 1996), немецкая премия "За лучшую политическую книгу" (1998), австрийская премия имени Гердера (1999), Премия мира Союза немецкой книготорговли (2013), польская премия "Перо Свободы" (2013), польские премии Рышарда Капустинского (2011, 2015), американская Книжная премия Артура Росса (2017).
22:41 — REGNUM
Считается, что независимая от Запада политическая позиция Нобелевского комитета вне подозрений, как и жена Цезаря. Сомневающиеся в этом считают, что причина, по которой Запад наградил Светлану Алексиевич — антисоветская направленность и лживость её как бы документальных произведений. Во лжи, в кощунстве писательницу обвиняли участницы Великой Отечественной войны, ветераны войны в Афганистане и их близкие. Ложь во всём — даже в формулировке Нобелевского комитета «за многоголосое звучание её прозы и увековечивание страдания и мужества».
Светлана Алексиевич в числе прочих «перестроечных разоблачителей» несёт свою долю вины в дискредитации советского государства, в разрушении СССР и в кровавых событиях, сопровождавших развал или последовавших за ним. Не о том ли «мужестве», с которым Алексиевич и ей подобные обрекали миллионы наших соотечественников на вечные (вот оно «увековечивание») страдания в разгромленной перестроечниками стране, говорит формулировка награды?
Согласен, заслужила Алексиевич от Запада награду — бывает, дело житейское, на войне как на войне. Когда-то именно под таким предлогам «нобеля» за литературу и Пастернак получал, и Солженицын.
Да и сами западные СМИ не стали скрывать политическую причину этого награждения. На первой встрече с иностранными журналистами 10 октября с.г. в Берлине большинство вопросов Алексиевич были откровенно политическими. Например, почему в России считают, что премию ей дали за позицию против Путина…
Пришлось ещё раз перечитать её книгу «Цинковые мальчики». Первые, давние впечатления и оценки только усилились. Идеологическая диверсия против государства и одного из её институтов — армии, осуществлённая литературными средствами, антисоветский спецпроект наподобие «Архипелага ГУЛАГ». У Солженицына ложь по рецепту Геббельса — чем неправдоподобнее, тем сильнее действует. С этой целью Солженицын почти весь СССР в ГУЛАГ отправил. Алексиевич во лжи так просто не обвинить — у неё реальные интервью, но подобранные и изложенные так, чтобы на эмоциональном уровне вызывать гнев и возмущение преступной политикой Советского Союза в Афганистане.
Первый отрывок. Записано со слов медсестры.
«Вызвал главврач:
— Поедете в Афганистан?
— Поеду…
Мне надо было видеть, что другим хуже, чем мне. И я это увидела.
Война, нам говорили, справедливая, мы помогаем афганскому народу покончить с феодализмом и построить светлое социалистическое общество. О том, что наши ребята погибают, как-то умалчивалось, мы поняли так, что там много инфекционных заболеваний — малярия, брюшной тиф, гепатит. Восьмидесятый год… Начало… Прилетели в Кабул… Под госпиталь отдали английские конюшни. Ничего нет… Один шприц на всех… Офицеры выпьют спирт, обрабатываем раны бензином. Раны плохо заживают — мало кислорода. Помогало солнце. Яркое солнце убивает микробы. Первых раненых увидела в нижнем бельё и сапогах. Без пижам. Пижамы не скоро появились. Тапочки тоже. И одеяла…
Весь март тут же, возле палаток, сваливали отрезанные руки, ноги, остатки наших солдат, офицеров. Трупы лежали полуголые, с выколотыми глазами, с вырезанными звёздами на спинах и животах… Раньше в кино о гражданской войне такое видела. Цинковых гробов ещё не было. Ещё не заготовили.
Тут начали понемногу задумываться: кто же мы? Наши сомнения не понравились. Тапочек, пижам не было, а уже развешивали привезённые лозунги, призывы, плакаты. На фоне лозунгов — худые, печальные лица наших ребят. Они остались в моем сознании такими навсегда…
Два раза в неделю — политическая учёба. Нас учили все время: священный долг, граница должна быть на замке. Самая неприятная вещь в армии — доносительство: начальник приказывал доносить. По каждой мелочи. На каждого раненого, больного. Это называется: знать настроение… Армия должна быть здоровой… Положено было «стучать» на всех. Жалеть нельзя было. Но мы жалели, на жалости там все держалось…
Спасать, помогать, любить. За этим мы ехали. Проходит какое-то время, и я ловлю себя на мысли, что ненавижу. Ненавижу этот мягкий и лёгкий песок, обжигающий, как огонь. Ненавижу эти горы. Ненавижу эти низкорослые кишлаки, из которых в любой момент могут выстрелить. Ненавижу случайного афганца, несущего корзину с дынями или стоящего возле своего дома. Ещё неизвестно, где они были этой ночью. Убили знакомого офицера, недавно лечившегося в госпитале… Вырезали две палатки солдат… В другом месте была отравлена вода… Кто-то поднял красивую зажигалку, она разорвалась в руках… Это же все наши мальчики гибли… Свои мальчики… Надо это понять… Вы не видели обожжённого человека… Лица нет… Тела нет… Что-то сморщенное, покрытое жёлтой коркой — лимфатической жидкостью… Не крик, а рык из-под этой корки…
Там жили ненавистью, выживали ненавистью. А чувство вины? Оно пришло не там, а здесь, когда я уже со стороны посмотрела на это. За одного нашего убитого мы иногда убивали целый кишлак. Там мне это казалось справедливостью, здесь я ужаснулась, вспомнив маленькую девочку, лежавшую в пыли без рук, без ног… Как сломанная кукла… А мы ещё удивлялись, что они нас не любят. Они лежали в нашем госпитале… Даёшь женщине лекарство, а она не поднимает на тебя глаз. Она тебе никогда не улыбнётся. Это даже обижало. Там обижало, здесь — нет. Здесь ты уже нормальный человек, к тебе возвратились все чувства.
Профессия у меня хорошая — спасать, она меня и спасла. Оправдала. Мы там были нужны. Не всех спасли, кого могли спасти, — вот что самое страшное. Могла спасти — не было нужного лекарства. Могла спасти — поздно привезли (кто был в медротах? — плохо обученные солдаты, научившиеся только перевязывать). Могла спасти — не добудилась пьяного хирурга. Могла спасти… Мы не могли даже правду написать в похоронках. Они подрывались на минах… От человека часто оставалось полведра мяса… А мы писали: погиб в автомобильной катастрофе, упал в пропасть, пищевое отравление. Когда их уже стали тысячи, тогда нам разрешили сообщать правду родным. К трупам я привыкла. Но то, что это человек, наш, родной, маленький, с этим невозможно было смириться.
Привозят мальчика. Он открыл глаза, посмотрел на меня:
— Ну все… — И умер.
Трое суток его искали в горах. Нашли. Привезли. Он бредил: «Врача! Врача!» Увидел белый халат, подумал — спасён! А рана была несовместимая с жизнью. Я только там узнала, что это такое: ранение в черепную коробку… У каждого из нас в памяти своё кладбище…
Даже в смерти они не были равны. Почему-то тех, кто погиб в бою, жалели больше. Умерших в госпитале — меньше. А они так кричали, умирая… Помню, как умирал в реанимации майор. Военный советник. К нему пришла жена. Он умер у неё на глазах… И она начала страшно кричать… По-звериному… Хотелось закрыть все двери, чтобы никто не слышал… Потому что рядом умирали солдаты… Мальчики… И их некому было оплакивать… Умирали они одни. Она была лишняя среди нас…
— Мама! Мама!
— Я здесь, сынок, — говоришь, обманываешь. Мы стали их мамами, сёстрами. И всегда хотелось оправдать это доверие.
Привезут солдаты раненого. Сдадут и не уходят:
— Девочки, нам ничего не надо. Можно только посидеть у вас?
А здесь, дома, у них свои мамы, сестры. Жены. Здесь мы им не нужны. Там они нам доверяли то о себе, что в этой жизни никому не расскажешь. Ты украл у товарища конфеты и съел. Здесь это чепуха. А там — страшное разочарование в себе. Человек в тех обстоятельствах просвечивался. Если ты трус, то скоро становилось ясно — трус. Если это стукач, то сразу было видно — стукач. Если бабник, все знали — бабник. Не уверена, признается ли кто-либо здесь, а там не от одного слышала: убивать может понравиться, убивать — удовольствие. Знакомый прапорщик уезжал в Союз и не скрывал: «Как я жить теперь буду, мне же убивать хочется?» Говорили об этом спокойно. Мальчики — с восторгом! — как сожгли кишлак, растоптали все. Они же не сумасшедшие были все? Однажды в гости к нам пришёл офицер, он приехал из-под Кандагара. Вечером надо прощаться, а он закрылся в пустой комнате и застрелился. Говорили, что пьяный был, не знаю. Тяжело. Тяжело прожить каждый день. Мальчик на посту застрелился. Три часа на солнце. Мальчик домашний, не выдержал. Было много сумасшедших. Вначале они лежали в общих палатах, потом поместили их отдельно. Они стали убегать, их пугали решётки. Вместе со всеми им было легче. Одного очень запомнила:
— Садись… Я спою тебе дембельскую… — Поёт-поёт и заснёт.
Проснётся:
— Домой… Домой… К маме… Мне здесь жарко…
Все время просился домой.
Многие курили. Анашу, марихуану… Кто что достанет… Становишься сильным, свободным от всего. В первую очередь от своего тела. Как будто ты на цыпочках идёшь. Слышишь лёгкость в каждой клеточке. Чувствуешь каждый мускул. Хочется летать. Как будто летишь! Радость неудержимая. Все нравится. Смеёшься над всякой ерундой. Слышишь лучше, видишь лучше. Различаешь больше запахов, больше звуков… Страна любит своих героев!.. В этом состоянии легко убивать. Ты обезболился. Жалости нет. Легко умирать. Страх уходит. Такое чувство, что на тебе бронежилет, что ты бронированный…
Обкуривались и уходили в рейд… Я два раза попробовала. В обоих случаях — когда своих, человеческих сил не хватало… Работала в инфекционном отделении. Должно быть тридцать коек, а лежит триста человек. Брюшной тиф, малярия… Им выдавали кровати, одеяла, а они лежали на голых шинелях, на голой земле, в трусах. Наголо остриженные, а с них сыплются вши… Платяные… Головные… Такого количества вшей я никогда не увижу… Рядом в кишлаке афганцы ходили в наших больничных пижамах, с нашими одеялами на голове вместо чалмы. Да, наши мальчики все продавали. Я их не осуждаю, чаще не осуждаю. Они умирали за три рубля в месяц — наш солдат получал восемь чеков в месяц… Три рубля… Их кормили мясом с червями, ржавой рыбой… У нас у всех была цинга, у меня выпали все передние зубы. Они продавали одеяла и покупали анашу. Что-нибудь сладкое. Безделушки… Там такие яркие лавки, в этих лавках так много привлекательного. У нас ничего этого нет. И они продавали оружие, патроны… Чтобы самих себя убивать…
После всего там я другими глазами увидела свою страну.
Страшно было сюда возвращаться. Как-то странно. Будто с тебя сорвали всю кожу. Я все время плакала. Никого не могла видеть, кроме тех, кто там был. С ними бы проводила день и ночь. Разговоры других казались суетой, вздором каким-то. Полгода так длилось. А теперь сама в очереди за мясом ругаюсь. Стараешься жить нормальной жизнью, как жила «до». Но это не получается. Я стала равнодушной к себе, к своей жизни. Жизнь кончена, ничего дальше не будет. А у мужчин это приживание ещё мучительнее. Женщина может зацепиться за быт, за чувство, а они возвращаются, влюбляются, у них рождаются дети, а все равно — Афганистан для них выше всего. Мне самой хочется разобраться: почему так? Что же это было? Зачем это все было? Почему так это меня трогает? Там это загонялось вовнутрь, тут вылезло.
Их надо жалеть, жалеть всех, кто там был. Я — взрослый человек, мне было тридцать лет, и то какая ломка. А они — маленькие, они ничего не понимают. Их взяли из дому, дали в руки оружие и научили убивать. Им говорили, им обещали: идёте на святое дело. Родина вас не забудет. Теперь от них отводят глаза: стараются забыть эту войну. Все! И те, кто нас туда послал. Даже мы сами при встречах все реже говорим о войне. Эту войну никто не любит. Хотя я до сих пор плачу, когда играют афганский гимн. Полюбила всю афганскую музыку. Я её во сне слышу. Это как наркотик.
Недавно в автобусе встретила солдата. Мы его лечили. Он без правой руки остался. Я его хорошо помнила, тоже ленинградец.
— Может, тебе, Серёжа, чем-нибудь помочь надо?
А он зло:
— Да пошли вы все!
Я знаю, он меня найдёт, попросит прощения. А у него кто попросит? У всех, кто там был? Кого сломало? Не говорю о калеках. Как надо не любить гной народ, чтобы посылать его на такое. Я теперь не только любую войну, я мальчишеские драки ненавижу. И не говорите мне, что война эта кончилась. Летом дохнет горячей пылью, блеснёт кольцо стоячей воды, резкий запах сухих цветов… Как удар в висок… И это будет преследовать нас всю жизнь…»
Второй отрывок. Записано со слов рядового, гранатомётчика.
«Для людей на войне в смерти нет тайны. Убивать — это просто нажимать на спусковой крючок. Нас учили: остаётся живым тот, кто выстрелит первым. Таков закон войны. «Тут вы должны уметь две вещи — быстро ходить и метко стрелять. Думать буду я», — говорил командир. Мы стреляли, куда нам прикажут. Я был приучен стрелять туда, куда мне прикажут. Стрелял, не жалел никого. Мог убить ребёнка. Ведь с нами там воевали все: мужчины, женщины, старики, дети. Идёт колонна через кишлак. В первой машине глохнет мотор. Водитель выходит, поднимает капот… Пацан, лет десяти, ему ножом — в спину… Там, где сердце. Солдат лёг на двигатель… Из мальчишки решето сделали… Дай в тот миг команду, превратили бы кишлак в пыль… Каждый старался выжить. Думать было некогда. Нам же по восемнадцать — двадцать лет. К чужой смерти я привык, а собственной боялся. Видел, как от человека в одну секунду ничего не остаётся, словно его совсем не было. И в пустом гробу отправляли на родину парадную форму. Чужой земли насыпят, чтобы нужный вес был…
Хотелось жить… Никогда так не хотелось жить, как там. Вернёмся из боя, смеёмся. Я никогда так не смеялся, как там. Старые анекдоты шли у нас за первый сорт. Вот хотя бы этот.
Попал фарцовщик на войну. Первым делом выяснил, сколько чеков стоит один пленный «дух». В восемь чеков оценён. Через два дня стоит пыль возле гарнизона: ведёт он двести пленных. Друг просит: «Продай одного… Семь чеков дам». — «Что ты, дорого. Сам за девять купил».
Сто раз будет кто-нибудь рассказывать, сто раз будем смеяться. Хохотали до боли в животах из-за любого пустяка.
Лежит «дух» со словарём. Снайпер. Увидел три маленькие звёздочки — старший лейтенант — пятьдесят тысяч афгани. Щёлк! Одна большая звезда — майор — двести тысяч афгани. Щёлк! Две маленькие звёздочки — прапорщик. Щёлк. Ночью главарь расплачивается: за старшего лейтенанта — дать афгани, за майора — дать афгани. За… Что? Прапорщик? Ты же нашего кормильца убил. Кто сгущёнку, кто одеяла даёт? Повесить!
О деньгах говорили много. Больше, чем о смерти. Я ничего не привёз. Осколок, который из меня вытащили. И все. Брали фарфор, драгоценные камни, украшения, ковры… Кто на боевых, когда ходили в кишлаки… Кто покупал, менял… Рожок патронов за косметический набор — тушь, пудра, тени для любимой девушки. Патроны продавали варёные… Пуля варёная не вылетает, а выплёвывается из ствола. Убить ею нельзя. Ставили ведра или тазы, бросали патроны и кипятили два часа. Готово! Вечером несли на продажу. Бизнесом занимались командиры и солдаты, герои и трусы. В столовых исчезали ножи, миски, ложки, вилки. В казармах недосчитывались кружек, табуреток, молотков. Пропадали штыки от автоматов, зеркала с машин, запчасти, медали… В дуканах брали все, даже тот мусор, что вывозился из гарнизонного городка: консервные банки, старые газеты, ржавые гвозди, куски фанеры, целлофановые мешочки… Мусор продавался машинами. Вот такая это была война…
Нас зовут «афганцами». Чужое имя. Как знак. Метка. Мы не такие, как все. Другие. Какие? Я не знаю: кто я? Герой или дурак, на которого надо пальцем показывать. А может, преступник? Уже говорят, что это была политическая ошибка. Сегодня тихо говорят, завтра громче. А я там кровь оставил… Свою… И чужую… Нам давали ордена, которые мы не носим… Мы ещё будем их возвращать… Ордена, полученные честно на нечестной войне… Приглашают выступать в школе. А что рассказывать? О боевых действиях не будешь рассказывать. О том, как я до сих пор боюсь темноты, что-нибудь упадёт — вздрагиваю? Как брали пленных, но до полка не доводили? Их затаптывали. За все полтора года я не видел ни одного душмана живого, только мёртвых. О коллекциях засушенных человеческих ушей? Боевые трофеи… О кишлаках после артиллерийской обработки, похожих уже не на жильё, а на разрытое поле? Об этом, что ли, хотят услышать в наших школах? Нет, нам нужны герои. А я помню, как мы разрушали, убивали и — строили, раздавали подарки. Все это существовало так рядом, что разделить до сих пор не могу. Боюсь этих воспоминаний… Ухожу, убегаю от них… Не знаю ни одного человека, кто бы вернулся оттуда и не пил, не курил. Слабые сигареты меня не спасают, ищу «Охотничьи», которые мы там курили. Мы их называли «Смерть на болоте».
Не пишите только о нашем афганском братстве. Его нет. Я в него не верю. На войне нас объединил страх. Нас одинаково обманули, мы одинаково хотели жить и одинаково хотели домой. Здесь нас соединяет то, что у нас ничего нет. У нас одна проблема: пенсии, квартиры, хорошие лекарства, протезы, мебельные гарнитуры… Решим их, и наши клубы распадутся. Вот я достану, пропихну, протолкну, выгрызу себе квартиру, мебель, холодильник, стиральную машину, японский «видик» — и все! Сразу станет ясно, что мне в этом клубе больше делать нечего. Молодёжь к нам не потянулась. Мы непонятны ей. Вроде приравнены к участникам Великой Отечественной войны, но те Родину защищали, а мы? Мы, что ли, в роли немцев — так мне один парень сказал. А мы на них злы. Они тут музыку слушали, с девушками танцевали, книжки читали, пока мы там кашу сырую ели и подрывались на минах. Кто там со мной не был, не видел, не пережил, не испытал — тот мне никто.
Через десять лет, когда у нас вылезут наши гепатиты, контузии, малярии, от нас будут избавляться… На работе, дома… Нас перестанут сажать в президиумы. Мы всем будем в тягость… Зачем ваша книга? Для кого? Нам, кто оттуда вернулся, все равно не понравится. Разве расскажешь все, как было? Как убитые верблюды и убитые люди лежат в одной луже крови, их кровь перемешалась, А больше кому это нужно? Мы всем чужие. Все, что у меня осталось, — это мой дом, жена, ребёнок, которого она скоро родит. Несколько друзей оттуда. Больше я никому не поверю…»
Третий отрывок. Записан со слов рядового, водителя.
«Уже отдохнул от войны, отошёл — не передам все как было. Эту дрожь во всем теле, эту ярость… До армии закончил автотранспортный техникум, и меня назначили возить командира батальона. На службу не жаловался. Но стали у нас настойчиво говорить об ограниченном контингенте советских войск в Афганистане, ни один политчас не обходился без этой информации: наши войска надёжно охраняют границы Родины, оказывают помощь дружественному народу. Мы стали волноваться: могут на войну послать. Чтобы обойти солдатский страх, нас решили, как я теперь понимаю, обмануть. Вызывали к командиру части и спрашивали:
— Ребята, хотите работать на новеньких машинах?
— Да! Мечтаем.
— Но сначала вы должны поехать на целину и помочь убрать хлеб.
Все согласились.
В самолёте случайно услышали от лётчиков, что летим в Ташкент. У меня невольно возникли сомнения: на целину ли мы летим? Сели действительно в Ташкенте. Строем отвели в огороженное проволокой место недалеко от аэродрома. Сидим. Командиры ходят какие-то возбуждённые, шепчутся между собой. Подоспело время обеда, к нашей стоянке один за другим подтаскивают ящики с водкой.
— В колонну по два ста-а-ановись!
Построили и тут же объявили, что, мол, через несколько часов за нами прилетит самолёт — мы направляемся в Республику Афганистан выполнять свой воинский долг, присягу.
Что тут началось! Страх, паника превратили людей в животных — одних в тихих, других в разъярённых. Кто-то плакал от обиды, кто-то впал в оцепенение, в транс от невероятного, гнусного обмана, совершенного над нами. Вот для чего, оказывается, приготовили водку. Чтобы легче и проще с нами поладить. После водки, когда в голову ударил ещё и хмель, некоторые солдаты пытались убежать, бросались драться к офицерам. Но лагерь оцепили солдаты других частей, они стали теснить всех к самолёту. В самолёт нас грузили, как ящики, забрасывали в железное пустое брюхо.
Так мы оказались в Афганистане. Через день уже видели раненых, убитых. Услышали слова: «разведка», «бой», «операция». Мне кажется, со мной случился шок от всего происшедшего, я стал приходить в себя, осознавать ясно окружающее лишь через несколько месяцев.
Когда моя жена спросила: «Как муж попал в Афганистан?» — ей ответили: «Изъявил добровольное желание». Такие ответы получили все наши матери и жены. Если бы моя жизнь, моя кровь понадобились для большого дела, я сам сказал бы: «Запишите меня добровольцем!». Но меня дважды обманули: мне ещё не сказали правду, какая это война, — правду я узнал через восемь лет. Лежат в могилах мои друзья и не знают, что их обманули с этой подлой войной. Я иногда им даже завидую: они никогда об этом не узнают. И их больше уже не обманут…»
Иностранная поддержка как отягощающие обстоятельства. Разве не иностранной поддержкой являются многочисленные иностранные премии Алексиевич?
Премия имени Курта Тухольского Шведского ПЕН-клуба (1996) — «За мужество и достоинство в литературе».
Лейпцигская книжная премия за вклад в европейское взаимопонимание (1998).
Премия Гердера (1999).
Премия Ремарка (2001).
Национальная премия критики (США, 2006).
Премия Центральноевропейской литературной премии Ангелус (2011) за книгу «У войны не женское лицо».
Премия имени Рышарда Капущинского за книгу «Время секонд хэнд» (Польша, 2011).
Премия мира немецких книготорговцев (2013).
Премия Медичи за эссеистику (2013, Франция) — за книгу «Время секонд хэнд».
Офицерский крест ордена Искусств и литературы (Франция, 2014).
Обличительный антисоветский литературный жанр — изобретение не Алексиевич, не она первопроходец в этом деле. Были учителя (своими наставниками она называет Адамовича с Быковым), но были и высокие покровители.
Призыв к творческой интеллигенции начать работу по очернению Советской власти прозвучал ещё во времена Хрущева. Это был, в известном смысле, заказ тех клановых сил в руководстве КПСС, которые по наводке Запада готовили гибель СССР. Целая колонна творческой интеллигенции откликнулась на этот призыв, и одной из участниц этой колонны разрушителей является Светлана Алексиевич. Надо признать, свой творческий вклад в разрушение СССР Светлана Александровна внесла.
Одурманенное атисоветчиками население не встало на защиту государства, и в 1991 году Запад отпраздновал свою победу над СССР.
Шведские академики считают, что за этот вклад в разрушение СССР антисоветская, русофобская литература Алексиевич заслужила «нобеля» — вот и дали премию.
Почему премию не дали раньше, ещё при СССР? Потому, что в те годы Солженицын (а как же, жертва режима) был вне конкуренции. А после гибели СССР, в годы правления Ельцина, творчество Алексиевич потеряло на Западе острую политическую востребованность. Так бы и осталась Алексиевич без премии, если бы не Путин.
Заметив признаки возрождения РФ при президенте Путине, Запад вновь начал холодную войну против России, уже постсоветской. Сомнения в успехе не было. Откуда могли появиться сомнения, когда за плечами был победный опыт борьбы с СССР? Мировую сверхдержаву СССР во главе с многомиллионной КПСС одолели, а уж РФ с её, как они считают, еле живой экономикой и разваленной армией, где якобы всё держится на одном Путине, и подавно одолеют.
По опыту борьбы с СССР цены на нефть обрушили и теперь, санкции вводили тогда (а как же, помним КОКОМ) — и теперь этих санкций и не пересчитать, да ещё и новыми постоянно угрожают. Бойкот Олимпиады в Москве был — был, теперь собираются бойкотировать ЧМ-2018 в РФ по футболу. Ещё Афганистан был, очень хотели и это повторить на Украине — сорвалось.
Что осталось не востребованным из прошлого опыта, так это Нобелевская премия по литературе. Очень помогла тогда солженицынская «нобелевка» усилиям творческой интеллигенции нести смуту в народ внутри страны и сплочению антисоветчиков на Западе. Теперь пришло время применить этот «приём с нобелем» против Путина, а то рейтинг его народной поддержки в России зашкаливает.
Тут-то и пригодилась Алексиевич. Вероятно, ветераны холодной войны на Западе решили, что если добавить к антироссийским санкциям и информационной войне ещё и «нобеля» Алексиевич, то шансы на успех спецоперации по разрушению Российской Федерации должны возрасти. Вот только ей надо усилить «антипутинизмом» уже освоенный антисоветизм и русофобию. Алексиевич и усилила « ». Усилив свою деятельность «антипутинизмом», Алексиевич стала фигурировать среди претендентов на Нобелевскую премию 2015 года.
Интригу с премией закрутили ещё в 2013 году, но не дали — вероятно, посчитали, что рано. Однако после Крыма и Донбасса даже Меркель не смогла остановить шведов. Конечно, там понимают, что Алексиевич — не Солженицын, но других-то писателей в этой номинации у них нет. Вот и дали Нобелевскую премию Алексиевич по литературе в номинации за антисоветизм и русофобию.
Ruposters знакомит с самыми яркими цитатами Алексиевич последних лет . Они достойны внимания. Не исключено, что их будут цитировать учащиеся белорусских школ и вузов, которым в рамках обязательной учебной программы изучать творчество «белорусской писательницы».
О Москве и КНДР
«Я недавно вернулась из Москвы, застала там майские праздники. Слышала, как неделю гремели по ночам оркестры и танки по мостовым. Ощущение, что побывала не в Москве, а в Северной Корее»
О Победе и пустоте
«В огне войны сгорели миллионы, но и в вечной мерзлоте ГУЛАГа, и в земле наших городских парков и лесов тоже лежат миллионы. Великую, несомненно, Великую Победу сразу предали. Ею заслонили от нас сталинские преступления. А теперь победой пользуются, чтобы никто не догадался, в какой пустоте мы оказались»
О радости после возвращения Крыма
«Митинг за победу в Крыму собрал 20 тысяч человек с плакатами: «Русский дух непобедим!», «Не отдадим Украину Америке!», «Украина, свобода, Путин». Молебны, священники, хоругви, патетические речи — какая-то архаика. Шквал оваций стоял после выступления одного оратора: «Русскими войсками в Крыму захвачены все ключевые стратегические объекты…» Я оглянулась: ярость и ненависть на лицах»
Об украинском конфликте
«Как можно заливать страну кровью, производить преступную аннексию Крыма и вообще разрушать весь этот хрупкий послевоенный мир? Нельзя найти этому оправдания. Я только что из Киева и потрясена теми лицами и теми людьми, которых я видела. Люди хотят новой жизни, и они настроены на новую жизнь. И они будут за неё драться»
О сторонниках президента
«Даже страшновато разговаривать с людьми. Только и твердят «крымнаш», «донбасснаш» и «Одессу несправедливо подарили». И это всё разные люди. 86% сторонников Путина — это реальная цифра. Ведь многие русские люди просто замолчали. Они напуганы, как и мы, те, кто находится вокруг этой огромной России»
Об ощущении от жизни
«Один итальянский ресторатор вывесил объявление «Русских не обслуживаем». Это хорошая метафора. Сегодня мир снова начинает бояться: что там в этой яме, в этой бездне, которая обладает ядерным оружием, сумасшедшими геополитическими идеями и не владеет понятиями о международном праве. Я живу с ощущением поражения»
О русских людях
«Мы имеем дело с русским человеком, который за последние 200 лет почти 150 лет воевал. И никогда не жил хорошо. Человеческая жизнь для него ничего не стоит, и понятие о великости не в том, что человек должен жить хорошо, а в том, что государство должно быть большое и нашпигованное ракетами. На этом огромном постсоветском пространстве, особенно в России и Беларуси, где народ вначале 70 лет обманывали, потом ещё 20 лет грабили, выросли очень агрессивные и опасные для мира люди»
О свободной жизни
«Взгляните на Прибалтику — там сегодня совсем другая жизнь. Нужно было последовательно строить ту самую новую жизнь, о которой мы столько говорили в 90-е годы. Мы так хотели действительно свободной жизни, войти в этот общий мир. А сейчас что? Секонд-хенд полный»
О новых точках опоры для России
«Ну уж точно не православие, самодержавие и что там… народность? Это тоже такой секонд-хенд. Надо искать эти точки вместе, а для этого — разговаривать. Как польская элита говорила со своим народом, как немецкая элита говорила после фашизма со своим народом. Мы эти 20 лет пребывали в немоте»
О Путине и церкви
«А Путин, похоже, пришел надолго. Опрокинул людей в такое варварство, такую архаику, средневековье. Вы знаете, это надолго. И ещё церковь в этом участвует… Это не наша церковь. Церкви нет»
О Майдане
«Они там, в Кремле, не могут поверить, что на Украине произошёл не нацистский переворот, а народная революция. Справедливая… Первый Майдан вырастил второй Майдан. Люди сделали вторую революцию, теперь важно, чтобы политики её опять не проиграли»
И. Н. Потапов , член Координационного совета руководителей общественных организаций российских соотечественников в Белоруссии
Правообладатель иллюстрации Getty Image caption Светлана Алексиевич стала 14-й женщиной, получившей Нобелевскую премию по литературе
Лауреатом Нобелевской премии по литературе стала белорусская писательница и журналистка Светлана Алексиевич.
Это – первая Нобелевская премия Белоруссии, где произведения этой писательницы, пишущей на русском языке, не печатаются.
В представлении Шведской литературной академии, которая присуждает Нобелевские премии по литературе, говорится, что творчество Алексиевич отличает "полифоническая проза, которая является памятником страданию и героизму в наше время".
"Используя свой уникальный творческий метод - тщательно составленный коллаж человеческих голосов - Алексиевич углубляет наше понимание всей эпохи", - заявил Нобелевский комитет.
Светлана Алексиевич родилась в украинском городе Станиславе (ныне Ивано-Франковск), ее отец - белорус, мать - украинка. В 1972 году окончила факультет журналистики Белорусского государственного университета, после чего работала в районной газете в городе Берёза Брестской области, в "Сельской газете" и в журнале "Нёман".
Первая книга Алексиевич "У войны не женское лицо" была написана в 1983 году. Книгу не издавали два года, советские критики обвинили писательницу в пацифизме, натурализме и развенчании героического образа советской женщины.
Правообладатель иллюстрации Getty Image caption Книги Светланы Алексиевич, выставленные в Шведской академии после объявления ее лауреатом Нобелевской премии по литературеС начала 2000 годов Светлана Алексиевич жила в Италии, Франции и Германии.
Писательница получила более десятка престижных литературных наград. В 2006 году она стала лауреатом Национальной премии книжных критиков США, а в 2014 была награждена французским орденом Искусств и литературы.
Алексиевич считалась претендентом на Нобелевскую премию еще в 2013 году. Она стала 14-й женщиной, получившей Нобелевскую премию по литературе.
Книги Светланы Алексиевич, написанные на русском языке, не издавались в Белоруссии.
Белорусские власти были недовольны оппозиционными взглядами писательницы и ее критичными заявлениями в адрес президента Александра Лукашенко.
Сегодня после объявления о решении Нобелевского комитета Алексиевич сообщила журналистам, что никто из руководства Белоруссии ее пока не поздравил. Однако позже она получила .
"Жанр человеческих голосов"
В 2007 году Светлана Алексиевич дала интервью информационному порталу "Афиша-Воздух", в котором так определила свой литературный жанр: "Мой жанр стоит на том, что у каждого человека есть свои догадки, которые он смог сформулировать раньше других. И если это все собрать вместе, получается роман голосов, роман времени. Один человек это сделать не в состоянии".
Правообладатель иллюстрации EPA Image caption Светлана Алексиевич углубляет наше понимание всей эпохи, заявил Нобелевский комитет"Я долго искала жанр, который бы отвечал тому, как я вижу мир. Тому, как устроен мой глаз, мое ухо... Пробовала себя", - пишет Светлана Алексиевич на своем сайте .
"Свои книги я высматриваю и выслушиваю на улицах. За окном. В них реальные люди рассказывают о главных событиях своего времени – война, развал социалистической империи, Чернобыль, а все вместе они оставляют в слове – историю страны, общую историю. Старую и новейшую. А каждый – историю своей маленькой человеческой судьбы", - так описывает писательница свой литературный жанр.
Среди ее самых известных произведений "У войны не женское лицо", "Цинковые мальчики" и "Чернобыльская молитва".
"Мы быстро забываем, какие мы были десять, двадцать или пятьдесят лет назад. А иногда стыдимся, или сами уже не верим, что так оно с нами и было. Искусство может солгать, а документ не обманывает... Хотя документ – это тоже чья-то воля, чья-то страсть. Но я складываю мир своих книг из тысяч голосов, судеб, кусочков нашего быта и бытия. Каждую свою книгу я пишу четыре-семь лет, встречаюсь и разговариваю, записываю 500-700 человек. Моя хроника охватывает десятки поколений", - рассказывает писательница.
Российский писатель Дмитрий Быков , что вручение Нобелевской премии Светлане Алексиевич - это большая честь для русской литературы и подтверждение ее высоких традиций, прежде всего русской литературной журналистики.
Шведская академия определилась с лауреатом Нобелевской премии по литературе за 2015 год.
Награду и денежный приз в 8 млн крон (около $950 тыс.) получит белорусская писательница , автор документальных исследований о войнах.
О выборе академиков объявила новый постоянный секретарь академии — первая женщина на этой должности, с 1 июня сменившая историка Петера Энглунда. Она также рассказала, почему академики остановились именно на этой кандидатуре: Алексиевич выбрана Нобелевским комитетом «за ее многоголосное творчество — памятник страданию и мужеству в наше время».
Светлана Алексиевич родилась в 1948 году. По образованию она журналист, многие годы работала в газетах и журналах Белорусской ССР.
В 1985 году выпустила книгу «У войны не женское лицо» — собрание монологов женщин, переживших войну.
За нее она стала лауреатом премии Ленинского комсомола, ее приняли в Союз писателей СССР. В 80-90-е годы Алексиевич написала документальные исследования «Цинковые мальчики» (1989), «Чернобыльская молитва» (1997). В начале 2000-х писательница уехала из Белоруссии и живет в Западной Европе.
Фаворитом Нобелевской премии по литературе Светлана Алексиевич впервые стала в 2013 году. Тогда в Швеции вышла ее новая книга «Время секонд хэнд», а букмекеры поставили писательницу на третье место в своем рейтинге — впереди канадки Элис Монро, которая и получила премию в том году. В 2014-м она снова вошла в первую тройку, но лауреатом стал француз Патрик Модиани.
«Светлана Алексиевич — лучшая ученица крупного белорусского публициста Алеся Адамовича, — рассказал «Газете.Ru» писатель . --
Адамович, как известно, был убежден, что писать о трагедиях XX века языком художественной прозы — значит оскорблять чувства людей. Там, где речь идет о катастрофах, войнах, личных трагедиях — не место изящной словесности. Так думал Адамович. И так же, по-видимому, думает Светлана Алексиевич».
Присуждение премии Алексиевич, по мнению Быкова, означает, что прежде всего интересуется социальной значимостью текста, а потом уж его художественным качеством.
«Алексиевич, безусловно, мастерски владеет языком публицистики, но искать в ее сочинениях эстетические откровения — занятие странное, — отметил он. — Второе, на что я обратил бы внимание, — это новые нарративные техники, которые своим решением приветствует Нобелевский комитет. Сейчас, как, по-видимому, полагают шведские академики, никого не удивишь сюжетным повествованием. Нужны новые приемы и новые литературные средства. Светлана Алексиевич — воплощение этих новаций».
Быков отметил, что Алексиевич стала пятым советским писателем, получившим «Нобеля».
«Конечно, Белоруссия самостоятельное государство и т.д., но Алексиевич сформировалась как автор и стала известна именно в советские годы, так что мы можем говорить о ней как о соотечественнице», — заключил он.
Нобелевскую премию по литературе получали , и .
Алексиевич стала 14-й женщиной и 108-м лауреатом главной литературной награды мира.
В пятницу, 9 октября, будет объявлен лауреат Нобелевской премии мира, а в понедельник станет известно, кто получит награду за экономику.
Официальный прием с вручением медалей и речами лауреатов Нобелевских премий пройдет в начале декабря.
