Развитие русской интеллигенции. Феномен российской интеллигенции Русская интеллигенция как феномен отечественной культуры кратко

⁰

Введение

интеллигенция русский культура революционный

Тема русской интеллигенции настолько обширна, интересна и значима, но несмотря на ее глубину и историческую значимость она мало изучаема у нас сейчас. Российская интеллигенция: что она собой представляет, когда появилась и какова ее роль - эта проблема стала в последнее время одной из актуальных в исследовании истории России. Появилось даже обозначение данного русла исследований - интеллигентоведение. Интеллигенция в истории России играла и играет немаловажную роль. Она творит и транслирует материальные и духовные ценности, является важной составной частью историко-культурного процесса в России, полная характеристика которого невозможна без ее изучения. Особый интерес для интерпретации сущности интеллигенции имеет тот факт, что интеллигенция - своеобразный феномен русской культуры. Рассмотрение русской интеллигенции как феномена отечественной культуры, как пишет И.В.Кондаков, «есть в то же время осмысление всей русской культуры как архитектонического целого, в том числе и отдельных наиболее фундаментальных ее пластов и закономерностей».

Лейтмотивом современности стали разговоры о потере духовности, снижении культурного уровня населения России. И как результат - обращение к исторической миссии российской интеллигенции, восприятие ее как потенциала культурного возрождения.

Сегодняшняя духовно-практическая ситуация во многом близка к ситуации начала 19 века. Русский народ, как и тогда перед ответственным выбором: открыть ли новую эпоху российского процветания, в том числе и процветания российской духовной культуры или снова оказаться во мраке, обрекающем народ на забвение великих и славных традиций и на беспомощность в практических делах.

«Историческая оглядка дает и понимание лучшее» .

Столь отдаленные во времени споры прежних поколений, так близки нам содержательно теперь. Мы пристально вглядываемся, как и тогда в существование духовных альтернатив и их реальных перспектив сегодняшнего дня, дабы не повторить вновь исторических ошибок.

Русскую интеллигенцию можно рассматривать как интеллигенцию отдельных кружков, групп, времени, а можно и жизнь отдельных выдающихся людей. Я же ставлю своей целью осветить тему русской интеллигенцию в целом, ее развитие, роль в жизни и судьбе России, путь, который она прошла и ошибки, которые совершала. Объектом моего исследования является интеллигенция, как феномен русского общества, а предметом выступает деятельность и роль интеллигенции в самоопределении российского общества, становлении и развитии духовной культуры. Обобщив всю информацию, которую я получил из различных источников.

Зарождение понятия интеллигенция. О понятии интеллигенция. Феномен русской интеллигенции

По опросам слово "интеллигенция", как выяснилось, хорошо знакомо двум третям (66%) опрошенных россиян, и еще 30% - слышали его; лишь 1% сказали, что впервые услышали это слово от интервьюера.

Раскрывая свое понимание того, что такое "интеллигенция", россияне в ответах на соответствующий открытый вопрос не столько характеризовали ее как общественный слой с определенными социальными функциями, сколько описывали черты, атрибуты людей, которых они считают интеллигентными. Чаще всего при этом речь шла об уме и образованности таких людей, а также о воспитанности, хороших манерах. Так, самые распространенные высказывания (40%) касались образования, "грамотности": "имеют дипломы"; "широко образованный"; "грамотный человек"; "люди с высшим образованием". 10% участников опроса заявляют, что интеллигентным людям присущ ум: "высокоинтеллектуальный, развитый человек". Еще 5% респондентов описывают интеллигенцию как людей эрудированных, начитанных: "кто читает умные книжки"; "человек-универсал, знает понемногу обо всем и ни о чем конкретно".

Почти четверть респондентов (24%) говорили о вежливости, присущей, по их мнению, интеллигенции: "который держит себя в рамках приличия"; "воспитан, тактичен"; "следует этикету..." Некоторые акцентировали внимание на чистой, литературной речи: "без матов обращение"; "культурные, не ругаются вульгарными словами".

Вместе с тем значительная часть респондентов (14%) подчеркивали значение моральных качеств - прежде всего таких, как порядочность и справедливость (7%): "правильный"; "человек слова, порядочность"; "честь и совесть"; "справедливый". 3% участников опроса говорят, что интеллигенция - это добрые, отзывчивые люди: "отзывчивый к проблемам окружающих"; "обходительный, внимательный"; "доброжелательный и правильно относится к людям". Были высказаны и мнения (2%) о духовности, нравственности интеллигенции. Столько же россиян утверждают, что интеллигенция - это общественно активные люди, патриоты. В таких ответах можно усмотреть отголоски представлений об особом этическом кодексе интеллигенции, о ее социальной миссии.

У 23% участников опроса это понятие связано прежде всего с категорией "культурности": "высокая культура в истинном значении этого слова"; "внутренняя культура". По всей видимости, такие характеристики являются "комплексными", касающимися и моральных качеств, и интеллектуальных достоинств, и манеры поведения.

Те участники опроса, кто пытался говорить об интеллигенции как социальной группе, чаще всего отождествляли ее с определенным родом занятий или профессией. Так, 5% респондентов указали на связь интеллигенции с умственным, творческим трудом: "это не рабочие"; "люди творческих специальностей"; "люди интеллектуального труда". 6% участников опроса называли конкретные профессии, в которых заняты, по их мнению, интеллигентные люди: "это человек, который занимается наукой"; "врачи, инженеры, учителя, художники, артисты"; "государственные служащие"; "писатели, преподаватели"; "профессора"; "они чаще либо учат, либо танцуют". Немногие (4%), описывая интеллигенцию, определяли ее как социальный слой или, как говорили в советское время, "прослойку" общества: "прослойка общества"; "определенный слой населения, верхушка"; "это особый класс, особая прослойка у нас в России". И все же 66% респондентов думают, что интеллигенция существует и в других странах, и только 13% склонны считать ее исключительно российским явлением.

Смотря на итоги опроса, получается, что сейчас ни кто точно не знает что такое интеллигенция, и точного определения ни кто сказать не может.

Что же такое русская интеллигенция? В разное время термин интеллигенция понимался по-разному. Перед тем, как дать свое понимание интеллигенции, приведу несколько примеров определения этого термина. Интеллигенция от латинского, образованные, умственно развитые классы общества, живущие интересами политики, литературы и искусств. Интеллигент - просвещенный человек, принадлежащий к классу интеллигенции.

Таково понятие интеллигенции в широком смысле

Дать какое-то общее понятие русской интеллигенции, и ее возникновения довольно сложно, потому что и у историков и у интеллигентов мнения по этому вопросу расходятся. Известный русский литературовед говорил: «Термин интеллигенция я беру в самом широком и в самом определенном смысле: интеллигент - это все образованное общество; в ее состав входят все, кто так или иначе, прямо или косвенно, активно или пассивно принимает участие в умственной жизни страны. Интеллигенция есть мыслящая среда, где вырабатываются умственные блага, так называемые «духовные ценности». Они многочисленны и разнообразны, и мы классифицируем их под рубриками: наука, философия, искусство, мораль и т.д. По самой своей природе эти блага или ценности не имеют объективного бытия вне человеческой психики». Другой русский деятель дал следующее определение: «Интеллигенция есть эстетически - антимещанская, социологически - внесословная, преемственная, группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направление к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности». Если обратиться к словарям, там мы увидим такое определение интеллигенции: «Интеллигенция - общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным творческим, трудом, развитием и распространением культуры.

Возникновение термина «Русская интеллигенция»

Известный русский мыслитель Федотов, говорил, что «интеллигенция это неповторимое явление русской истории, неповторима не только «русская», но и вообще «интеллигенция». Как известно, то слово, т. е. понятие, обозначаемое им, существует лишь в нашем языке».

Так, как для меня позиция Федотова, по отношению к интеллигенции наиболее близка, я буду опираться на его идеи.

«Правильно определить вещь - значит почти разгадать ее природу». Трудность - и немалая - в том, чтобы найти правильное определение. В нашем случае мы имеем дело с понятием историческим, т. е. с таким, которое имеет долгую жизнь, «живую», а не только мыслимую. Оно создано непотребностью научной классификации, а страстными - хотя идейными - велениями жизни.

Обращаясь к «канону» русской интеллигенции, мы сразу же убеждаемся, что он не способен подарить нам готовое, «каноническое» определение. Каждое поколение интеллигенции определяло себя по-своему, отрекаясь от своих предков и начиная - на десять лет - новую эру. Можно сказать, что столетие самосознания русской интеллигенции является ее непрерывным саморазрушением. Никогда злоба врагов не могла нанести интеллигенции таких глубоких ран, какие наносила себе она сама, в вечной жажде самосожжения. За идеалистами - «реалисты», за «реалистами» - «критически мыслящие личности» - «народники», за народниками - марксисты - это лишь один основной ряд братоубийственных могил.

Прежде всего, ясно, что интеллигенция - категория не профессиональная. Это не «люди умственного труда». Иначе была бы непонятна ненависть к ней, непонятно и ее высокое самосознание. Приходится исключить из интеллигенции всю огромную массу учителей, телеграфистов, ветеринаров и даже профессоров. Сознание интеллигенции ощущает себя почти, как некий орден, хотя и не знающий внешних форм, но имеющий свой неписаный кодекс - чести, нравственности,- свое призвание, свои обеты. Нечто вроде средневекового рыцарства, тоже не сводимого к классовой, феодально-военной группе, хотя и связанное с ней, как интеллигенция связана с классом работников умственного труда.

«Интеллигенция скорее напоминает монашеский орден или религиозную секту, со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со своими особыми нравами обычаями…»

Есть в истории русской интеллигенции основное русло - от Белинского, через народников к революционерам наших дней. Думаю, не ошибемся, если в нем народничеству отведем главное место. «Народники так умно рассуждают об основах своей жизни, что кажется, то, на чем они сидят, умнее того, чем они рассуждают о том». Никто, в самом деле, столько не философствовал о призвании интеллигенции, как именно народники. В этот основной поток втекают разные ручьи, ничего общего с народничеством не имеющие, которые говорят о том, что интеллигенция могла бы идти и под другими знаменами, не переставая быть сама собой. Вдумаемся, что объединяет все эти имена: Чаадаева, Белинского, Герцена, Писарева, Короленко - и мы получим ключ к определению русской интеллигенции.

У всех этих людей есть идеал, которому они служат и которому стремятся подчинить всю жизнь: идеал достаточно широкий, включающий и личную этику и общественное поведение; идеал, практически заменяющий религию но по происхождению отличный от нее. Идеал коренится в «идее», в теоретическом мировоззрении, построенном рассудочно и властно прилагаемом к жизни, как ее норма и канон. Эта «идея» не вырастает из самой жизни, из ее иррациональных глубин, как высшее ее рациональное выражение.

Говоря простым языком, русская интеллигенция «идейна» и «беспочвенна». «Идейность есть особый тип рационализма, этически окрашенный. В идее сливается правда-истина и правда-справедливость». Последняя является теоретически производной, но жизненно, несомненно, первенствующей. Этот рационализм весьма далек от подлинной философской ratio. К чистому познанию он предъявляет поистине минимальные требования. Чаще всего он берет готовую систему «истин», и на ней строит идеал личного и общественного поведения.

«Беспочвенность» вытекает уже из нашего понимания идейности, отмежевывая ее от других, органических форм идеализма. Беспочвенность есть отрыв: от быта, от национальной культуры, от национальной религии, от государства, от класса, от всех органически выросших социальных и духовных образований. Конечно, отрыв этот может быть лишь более или менее полным. В пределе отрыв приводит к нигилизму, уже не совместимому ни какой идейностью.

Итак, исходя из выше сказанного, можно подвести интеллигенцию к более точному определению: русская интеллигенция есть группа, движение и традиция, объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей.

Россия в допетровское время

Для рассмотрения интеллигенции в допетровское время, я решил опираться на исследования Бердяева, так как, на мой взгляд, его мысли наиболее подходящие для описания этого периода.

Русский народ по своей душевной структуре народ восточный. Россия - христианский Восток, который в течение двух столетий подвергался сильному влиянию Запада и в своем верхнем культурном слое ассимилировал всё западные идеи. Историческая судьба русского народа была несчастной и страдальческой, и развивался он катастрофическим темпом, через прерывность и изменение типа цивилизации. В русской истории, вопреки мнению славянофилов, нельзя найти органического единства. Слишком огромными пространствами приходилось овладевать русскому народу, слишком велики были опасности с Востока, от татарских нашествий, от которых он охранял и Запад, велики были опасности и со стороны самого Запада. Неверно было бы сказать, что Россия страна молодой культуры, недавно еще полу-варварская. В известном смысле Россия страна старой культуры. В киевской России зарождалась культура более высокая, чем в то время на Западе: уже в XIV веке в России была классически-совершенная иконопись и замечательное зодчество. Московская Россия имела очень высокую пластическую культуру с органически целостным стилем, очень выработанные формы быта. Это была восточная культура, культура христианизированного татарского царства. Московская культура вырабатывалась в постоянном противлении латинскому Западу и иноземным обычаям. «Но в Московском царстве очень слаба и не выражена была культура мысли. Московское царство было почти безмысленным и безсловесным, но в нем было достигнуто значительное оформление стихии, был выраженный пластический стиль, которого лишена была Россия петровская, Россия пробудившейся мысли и слова. Россия мыслящая, создавшая великую литературу, искавшая социальной правды, была разорванной и бесстильной, не имела органического единства».

Противоречивость русской души определялась сложностью русской исторической судьбы, столкновением и противоборством в ней восточного и западного элемента. Душа русского народа была формирована православной церковью, она получила чисто религиозную формацию. Но в душе русского народа остался сильный природный элемент, связанный с необъятностью русской земли, с безграничностью русской равнины. У русских "природа", стихийная сила, сильнее чем у западных людей, особенно людей самой оформленной латинской культуры. Элемент природно-языческий вошел и в русское христианство. В типе русского человека всегда сталкиваются два элемента - первобытное, природное язычество, стихийность бесконечной русской земли и православный, из Византии полученный, аскетизм, устремленность к потустороннему миру.

После падения Византийской империи, второго Рима, самого большого в мире православного царства, в русском народе пробудилось сознание, что русское, московское царство остается единственным православным царством в мире и что русский народ единственный носитель православной веры. Инок Филофей был выразителем учения о Москве, как Третьем Риме.

Но религиозная идея царства вылилась в форму образования могущественного государства, в котором церковь стала играть служебную роль. Московское православное царство было тоталитарным государством. Иоанн Грозный, который был замечательным теоретиком самодержавной монархии, учил, что царь должен не только управлять государством, но и спасать души.

Когда при патриархе Никоне начались исправления ошибок в богослужебных книгах по греческим образцам и незначительные изменения в обряде, то это вызвало бурный протест народной религиозности. В XVII веке произошло одно из самых важных событий русской истории - религиозный раскол старообрядчества. Ошибочно думать, что религиозный раскол был вызван исключительно обрядоверием русского народа, что в нем борьба шла исключительно по поводу двуперстного и трехперстного знамения креста и мелочей богослужебного обряда. В расколе была и более глубокая историософическая тема. Вопрос шел о том, есть ли русское царство истинно православное царство, т.е. исполняет ли русский народ свое мессианское призвание. Конечно, большую роль тут играла тьма, невежество и суеверие, низкий культурный уровень духовенства и т.п. Но не этим только объясняется такое крупное по своим последствиям событие, как раскол. В народе проснулось подозрение, что православное царство, Третий Рим, повредилось, произошла измена истинной веры, Государственной властью и высшей церковной иерархией овладел антихрист. Народное православие разрывает с церковной иерархией и с государственной властью. Истинное православное царство уходит под землю. С этим связана легенда о Граде Китеже, скрытом под озером. Народ ищет Град Китеж. Возникает острое апокалиптическое сознание в левом крыле раскола, в так называемом беспоповстве. Раскол делается характерным для русской жизни явлением. Так и русская революционная интеллигенция XIX века будет раскольничьей и будет думать, что властью владеет злая сила. И в русском народе и в русской интеллигенции будет искание царства, основанного на правде. В видимом царстве царит неправда. В Московском царстве, сознавшим себя третьим Римом, было смешение царства Христова, царства правды, с идеей могущественного государства, управляющего неправдой. Раскол был обнаружением противоречия, был последствием смешения. Но народное сознание было темным, часто суеверным, в нем христианство было перемешано с язычеством. Раскол нанес первый удар идее Москвы, как Третьего Рима. Он означал неблагополучие русского мессианского сознания. Второй удар был нанесен реформой Петра Великого.

Таким образом, мы видим, что как таковой, интеллигенции в допетровское время, не было, главным тогда было христианство и иконописание.

Развитие русской интеллигенции. Влияние Петра I на судьбу русской интеллигенции

«На весь XVIII век и шире - петербургский период русской истории - ложится одна гигантская тень - Петра Великого - императора-реформатора. И пусть он действовал в том направлении, которое вполне определилось при его отце, пусть его реформы рождены самой логикой исторического развития XVII в....- всё равно нельзя отрицать, что именно Пётр стал создателем новой России». По мнению Федотова, по-настоящему, как широкое общественное течение, интеллигенция рождается с Петром. Конечно, характеристика «беспочвенности» неприменима к титану, поднявшему Россию на своих плечах; да и «идейность» не выражает пафоса его дела - глубоко практического, государственного, коренившегося в исторической почве и одновременно в потребностях исторического дня. Но интеллигенция - детище Петрово, законно взявшее его наследие.

Сейчас мы с ужасом и отвращением думаем о том сплошном кощунстве и надругательстве, каким преломилась в жизни Петровская реформа. Церковь ограблена, поругана, лишена своего главы и независимости. Епископские кафедры раздаются протестантствующим царедворцам, веселым эпикурейцам и блюдолизам. К надругательству над церковью и бытом прибавьте надругательство над русским языком, который на полстолетия превращается в безобразный жаргон. Опозорена святая Москва, ее церкви и дворцы могут разрушаться, пока чухонская деревушка обстраивается немецкими палатами и церквами никому неизвестных, календарных угодников, политическими аллегориями новой Империи. Не будет преувеличением сказать, что весь духовный опыт денационализации России, предпринятый Лениным, бледнеет перед делом Петра.

Петру удалось на века расколоть Россию: на два общества, два народа, переставших понимать друг друга. Разверзлась пропасть между дворянством и народом - та пропасть, которую пытается завалить своими трупами интеллигенция XIX в. Отныне рост одной культуры, импортной, совершается за счет другой - национальной. Школа и книга делаются орудием обезличения, опустошения народной души.

Значит ли это, что мы отвергаем дело Петра? Империю, созданную им. Где русский гений впервые вышел на пространства всемирной истории, и с какой силой и правом утвердил свое место в мире.

Людям, которые готовы проклясть империю и с легкостью выбросить традиции русского классицизма, венчаемого Пушкиным, следует напомнить одно. Только Петербург расколол пленное русское слово, только он снял печать с уст православия. Для всякого ясно, что не только Пушкин, но и Толстой и Достоевский немыслимы без школы европейского гуманизма, как немыслим он сам без классического предания Греции. Ясно и то, что в Толстом и Достоевском впервые на весь мир прозвучал голос допетровской Руси, христианской и даже, может быть, языческой, как в Хомякове и в новой русской богословской школе впервые, пройдя искус немецкой философии и католической теологии, осознает себя дух русского православия.

Как примирить это с нашей схемой сосуществования. Двух культур? Для всех ясно, что эта схема откровенно «схематична». Действительность много сложнее, и даже в XVIII в. русское барство, особенно в нижних слоях его, много народнее, чем выглядит на старинных портретах и в биографиях вельмож.век затянулся чуть не до дней Екатерины. Обе культуры живут в состоянии интрамолекулярного взаимодействия. Начавшись революционным отрывом от Руси, двухвековая история Петербурга есть история медленного возвращения. Перемежаясь реакциями, но все с большей ясностью и чистотой звучит русская тема в новой культуре, получая водительство к концу XIX в. И это параллельно с неуклонным распадом социально-бытовых устоев древнерусской жизни и выветриванием православно-народного сознания. Органическое единство не достигнуто до конца, что предопределяет культурную разрушительность нашей революции. Ленин, в самом деле, через века откликается Петру, открывая или формулируя отрыв от русской культуры впервые к культуре приобщающихся масс.

Вглядимся в интеллигенцию первого столетия. Для нас она воплощается в сонме теперь уже безымянных публицистов, переводчиков, сатириков, драматургов и поэтов, которые, сплотившись вокруг трона, ведут священную борьбу с «тьмой» народной жизни. Они перекликаются с Вольтерами и Дидеротами, как их венценосная повелительница, или ловят мистические голоса с Запада, прекраснодушествуют, ужасаются рабству, которое их кормит, тирании, которой не видят в позолоченном абсолютизме Екатерины. Над этой толпой возвышаются головы истинных подвижников просвещения, писателей, уже рвущихся к народности, Фонвизиных, Новиковых, масонов. Но что единит их всех, так это культ империи: неподдельный восторг перед самодержавием. Нельзя забыть в оценке русской интеллигенции, что она целое столетие делала общее дело с монархией. Выражаясь упрощенно, она целый век шла с царем против народа, прежде чем пойти против царя и народа (1825-1881) и, наконец, с народом против царя (1905-1917).

С мнением Федотова, я полностью согласен, ведь именно с Петром который открыл окно в Европу, появилась настоящая русская интеллигенция, не похожая на западную, но воспитанная его учением, до Петра, как уже говорилось выше, Россия была религиозной, что сильно мешало породить русскую интеллигенцию.

Первым представителем русской интеллигенции, с точки зрения Бердяева, был Радищев, он предвосхитил и определил ее основные черты. Когда Радищев в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» написал слова: «Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человечества уязвлена стала», - русская интеллигенция родилась. Радищев - самое замечательное явление в России XVIII в. У него можно, конечно, открыть влияние Руссо и учение об естественном праве. Он замечателен не оригинальностью мысли, а оригинальностью своей чувствительности, своим стремлением к правде, к справедливости, к свободе. Он был тяжело ранен неправдой крепостного права, был первым его обличителем, был одним из первых русских народников. Он был многими головами выше окружавшей его среды. Он утверждал верховенство совести. «Если бы закон, - говорит он, - или государь, или какая бы то ни было другая власть на земле принуждали тебя к неправде, к нарушению долга совести, то будь непоколебим. Не бойся ни унижения, ни мучений, ни страданий, ни даже самой смерти». Радищев очень сочувствовал французской революции, но он протестует против отсутствия свободы мысли и печати в разгар французской революции. Он проповедует самоограничение потребностей, призывает утешать бедняков. Радищева можно считать родоначальником радикальных революционных течений в русской интеллигенции. Главное у него не благо государства, а благо народа. Судьба его предваряет судьбу революционной интеллигенции: он был приговорен к смертной казни с заменой ссылкой на десять лет в Сибирь. Поистине необыкновенна была восприимчивость и чувствительность русской интеллигенции. Русская мысль всегда будет занята преображением действительности. Познание будет связано с изменением.

Русские в своем творческом порыве ищут совершенной жизни, а не только совершенных произведений. Даже русский романтизм стремился не к отрешенности, а к лучшей действительности. Русские искали в западной мысли прежде всего сил для изменения и преображения собственной неприглядной действительности, искали прежде всего ухода из настоящего. Они находили эти силы в немецкой философской мысли и французской социальной мысли. Пушкин, прочитав «Мертвые души», воскликнул: «Боже, как грустна наша Россия!» Это восклицала вся русская интеллигенция, весь XIX в. И она пыталась уйти от непереносимой грусти русской действительности в идеальную действительность. Этой идеальной действительностью была или допетровская Россия, или Запад, или грядущая революция. Русская эмоциональная революционность определялась этой непереносимостью действительности, ее неправдой и уродством. При этом переоценивалось значение самих политических форм. Интеллигенция была поставлена в трагическое положение между империей и народом. Она восстала против империи во имя народа. Россия к XIX в. сложилась в огромное мужицкое царство, скованное крепостным правом, с самодержавным царем во главе, власть которого опиралась не только на военную силу, но также и на религиозные верования народа, с сильной бюрократией, отделившей стеной царя от народа, с крепостническим дворянством, в средней массе своей очень непросвещенным и самодурным, с небольшим культурным слоем, который легко мог быть разорван и раздавлен. Интеллигенция и была раздавлена между двумя силами - силой царской власти и силой народной стихии. Народная стихия представлялась интеллигенции таинственной силой. Она противополагала себя народу, чувствовала свою вину перед народом и хотела служить народу. Тема «интеллигенция и народ» чисто русская тема, мало понятная Западу. Во вторую половину века интеллигенции, настроенной революционно, пришлось вести почти героическое существование, и это страшно спутало ее сознание, отвернуло ее сознание от многих сторон творческой жизни человека, сделало ее более бедной. Народ безмолвствовал и ждал часа, когда он скажет свое слово. Когда этот час настал, то он оказался гонением на интеллигенцию со стороны революции, которую она почти целое столетие готовила.

Влияние декабристов на развитие Русской интеллигенции

Восстание декабристов 14 декабря 1825 года, почти не заметное событие в политической истории русского государства, но зато в истории русской интеллигенции это событие сыграло огромную переломную роль. В оценке этого тяжелого для обеих сторон разрыва нельзя забывать, что интеллигенция начала XIX в., осталась верной себе и традиции Петра. Не она первая изменяет монархии, монархия изменяет своей просветительной миссии. Перепуг Екатерины, Шешковский, гибель Радищева и Новикова - в этом русская интеллигенция неповинна. Она с ужасом встретила восстание крестьянства при Пугачеве и безропотно смотрела на его подавление.

Декабристы были людьми XVIII в., по всем своим политическим идеям, по своему социальному оптимизму, как и по форме военного заговора, в которую вылилась их революция. Целая пропасть отделяет их от будущих революционеров: они завершители старого века, не зачинатели нового. Вдумываясь в своеобразие их портретов в галерее русской революции, видишь, до чего они, по сравнению с будущим, еще почвенны. Как интеллигенция XVIII в., они тесно связаны со своим классом и с государством. Они живут полной жизнью: культурной, служебной, светской. Они гораздо почвеннее интеллигентов типа Радищева и Новикова, потому что прежде всего офицеры русской армии, люди службы и дела, нередко герои, обвеянные пороховым дымом 12-го года. Их либерализм, как никогда впоследствии, питается национальной идеей.

Неудача их движения невольно преломляется в наших глазах его утопичностью. Ничто не доказывает, что либеральная дворянская власть была большей утопией для России, чем власть реакционно-дворянская. Не нам решать этот вопрос. Против обычного - и в революционных кругах - понимания говорит весь опыт XVIII в.

Крушение западнических идеалов заставляет монархию Николая I ощупью искать исторической почвы. Немецко-бюрократическая по своей природе, власть впервые чеканит формулу реакционного народничества: «православие, самодержавие и народность». Но дух, который вкладывается в эту формулу, менее всего народен.

Это был первый опыт реакционного народничества. С тех пор мы пережили еще русский стиль Александра III и православную романтику Николая II. Нельзя отрицать, что к XX в. познание России делает успехи, но вместе с тем глубокое падение культурного уровня дворца, спускающегося ниже помещичьего дома средней руки, делает невозможным возрождение национального стиля монархии. Она теряет всякое влияние на русское национальное творчество.

Однако нельзя забывать, что именно в Николаевские годы в поместном и служилом дворянстве, как раз накануне его социального крушения, складывается, до известной степени, национальный быт. Уродливый галлицизм преодолевается со времени Отечественной войны, и дворянство ближе подходит к быту, языку, традициям крестьянства. Отсюда возможность подлинно национальной дворянской литературы, отсюда почвенность Аксакова, Лескова, Мельникова, Толстого.

Но не забудем - и это основной, глубокий фон, на котором развертывается новая русская история - что существует церковь, прочнее монархии и прочнее дворянской культуры, церковь, связывающая в живом опыте молитвенного подвига десять столетий в одно, питающая народную стихию, поддерживающая холодно-покровительственное к ней государство,- и что церковь именно в XIX в. обретает свой язык, начинает формулировать догмат и строй православия.

И вот среди этой общей тяги к почвенности, к возвращению на родину зарождается русская интеллигенция новой формации, предельно беспочвенная, отрешенная от действительности. Ее историческая память, как и память царя, подавлена кровью мучеников: Радищевых, Рылеевых. Характерен самый уход из бюрократического Петербурга в опальную Москву, где появляются новые добровольные изгнанники: юные, даровитые, полные духовного горения,- но почти все обескровленные. С пламенностью религиозной веры, какой мы не видим у просветителей старого времени и в которой улавливаются отражения религиозной реакции Запада, юные философы утверждаются на Шеллинге, на Гегеле, как на камне вселенской церкви.

«От Шеллинга и Германии к России и православию - таков «царский путь» русской мысли». Если он оказался узкой заросшей тропинкой, виной был политический вывих русской жизни. Бурное разложение дворянской России требовало творческого руководительства власти. Монархия, поглощенная идеей самосохранения, становится тормозом, и политически активные силы, которые некогда окружали Петра, теперь готовятся к борьбе с династией. А в этой борьбе славянофилы не вожди и не попутчики. Их мир действительности, по которому они тоскуют,- в романтическом прошлом, в Руси небывалой; от России реальной их отделяет анархическое неприятие государства. В этом их право на место в истории русской интеллигенции. Но поскольку они находят или осмысливают для себя Церковь, они приобретают, в свернутом состоянии, всю Россию, прошлую и настоящую,- ту, которая уже уходит, но не ту, что рождается в грозе и буре. Утверждаясь на ней, они уходят от русской интеллигенции, которая, однако, любовно хранит память о них, почитая своими.

Шестидесятники

Вполне мыслимо было бы выводить родословную семидесятников непосредственно от людей 40-х годов: представить Белинского и Герцена спускающимися и народ и концентрирующими в социализме свою политическую веру. Но русская жизнь смеется над эволюцией и обрубает ее иной раз только для того, чтобы снова завязать порванную нить. Таким издевательством истории было вторжение шестидесятников.

Отрыв шестидесятников от почвы настолько резок что перед их отрицанием отходит на задний план идейность, и на сцену на короткий момент выступает чистый «нигилист».

По-видимому, нигилизм 60-х годов жизненно в достаточной мере отвратителен. В беспорядочной жизни коммун, в цинизме личных отношений, в утверждении голого эгоизма и антисоциальности, как и в необычайно жалком, оголенном мышлении - чудится какая-то бесовская гримаса: предел падения русской души. По крайней мере, русские художники всех направлений, от Тургенева до Лескова, от Гончарова до Достоевского, содрогнулись перед нигилистом.

В анархизме 60-х годов еще нет политической концентрации воли. Поскольку он отрицает царизм, он становится родоначальником русской революции. И в историю ее он вписывает самую мрачную страницу. «Бесы» Достоевского родились именно из опыта 60-х годов; по отношению к 70-м они являются несправедливой ложью. 60-е годы: это интернационал Бакунина, гимны топору, идеализация Разиновщины и Пугачевщины. Это второе по времени освобождение «бесов», скованных веригами православия. Всякий раз взрыв связан с отрывом от православной почвы новых слоев: дворянства с Петром, разночинцев с Чернышевским, крестьянства с Лениным. И вдруг этот бесовский маскарад, без всяких видимых оснований, обрывается в начале нового десятилетия. 1870 год - год исхода в народ - народничество.

Народничество - идеология <#"justify">Революция и интеллигенция

Люди 40-х годов и народники 70-х представляют крайние вершины русского интеллигентского сознания. Дальше начинается распад этого социологического типа, идущий по двум линиям: понижения идейности, возрастания почвенности. Русская интеллигенция агонизирует долго и бурно: она истекает кровью и настоящей, не умозрительной уже, народной революции. Интеллигенция принадлежит к тем социальным образованиям, для которых успех губителен; они до конца и без остатка растворяются в совершенном деле. Дело интеллигенции - европеизация России, заостренная, со второй половины XIX в., в революции. Победы революции наносят поэтому интеллигенции тяжкие раны. Вот даты их: 1 марта 1881 г., 17 октября 1905 г., 25 октября 1917 г. Из них уже первая смертельна.

«Жизнь интеллигенции этих десятилетий, расплющенной между молотом монархии и наковальней народа, ужасна. Она смыкает свои бездейственные ряды в подобие церкви, построенной на крови мучеников».

Новых идей до появления на сцену марксизма не поступает. Кодекс общественной этики вырабатывает мелочную систему запретительных норм, необходимых, чтобы сохранить дистанцию перед врагом, с которым нет сил бороться. Враг этот откровенно - русское государство и его власть. Умственный консерватизм навсегда остается главным признаком идейно-чистой, пассивно-стойкой русской интеллигенции в ее основном, либерально-народническом русле.

Для России и эта формация людей не бесплодна. Вытесненные из политической борьбы, они уходят в будничную культурную работу. Это прекрасные статистики, строители шоссейных дорог, школ и больниц. Вся земская Россия создана ими. Ими, главным образом держится общественная организация, запускаемая обленившейся, упадочной бюрократией. В гуще жизненной работы они понемногу выигрывают в почвенности, теряя в «идейности». Однако, остаются до конца, до войны 1914 г., в лице самых патриархальных и почтенных своих старцев, безбожниками и анархистами.

Появление марксизма в 90-х годах было настоящей бурей в стоячих водах. Оно имело освежающее, озонирующее значение. В марксизме недаром получают крещение все новые направления - даже консервативные - русской политической мысли. Это тоже импорт, разумеется,- в большей мере, чем русское народничество, имеющее старую русскую традицию. Но в научных основах русского марксизма были моменты здорового реализма, помогшие связать интеллигентскую мысль с реальными силами страны.

К 1905 г. все угнетенные народности царской России шлют в революцию свою молодежь, сообщая ей «имперский» характер.

Революция 1905 г. была уже народным, хотя и не очень глубоким, взрывом. И в удаче и в неудаче своей она оказалась гибельной для интеллигенции. Разгром революционной армии Столыпиным вызвал в ее рядах глубокую деморализацию. Она была уже не та, что в 80-е годы: не пройдя аскетической школы, новое поколение переживало революцию не жертвенно, а стихийно. Оно отдавалось священному безумию, в котором испепелило себя.

После 17 октября 1905 г. перед интеллигенцией уже не стояло мрачной твердыни самодержавия. Старый режим треснул, но вместе с ним и интегральная идея освобождения. За что бороться: за ответственное министерство? за всеобщее избирательное право? За эти вещи не умирают. Государственная Дума пародировала парламентаризм и отбивала, морально и эстетически, вкус к политике. И царская и оппозиционная Россия тонула в грязи коррупции и пошлости. Это была смерть политического идеализма.

И в те же самые годы мощно росла буржуазная Россия, строилась, развивала хозяйственные силы и вовлекала интеллигенцию в рациональное и европейское, и в то же время национальное и почвенное дело строительства новой России. Буржуазия крепла и давала кров и приют мощной русской культуре. Самое главное, быть может: лучшие силы интеллигентского общества были впитаны православным возрождением, которое подготовлялось и в школе эстетического символизма и в школе революционной жертвенности.

За восемь лет, протекших между 1906 г. и 1914 г., интеллигенция растаяла почти бесследно. Ее кумиры, ее журналы были отодвинуты в самый задний угол литературы и отданы на всеобщее посмешище. Сама она, не имея сил на отлучение, на ритуальную чистоту, раскрывает свои двери для всякого, кто снисходительно соглашается сесть за один стол с ней временным гостем. В ее рядах уж преобладают старики. Молодежь схлынула, вербующая сила ее идей ничтожна.

Заключение

«Русский человек склонен все переживать трансцендентно, а не имманентно. И это легко может быть рабским состоянием духа. Во всяком случае это - показатель недостаточной духовной возмужалости. Русская интеллигенция в огромной массе своей никогда не сознавала себе имманентным государство, церковь, отечество, высшую духовную жизнь. Все эти ценности представлялись ей трансцендентно-далекими и вызывали в ней враждебное чувство, как что-то чуждое и насилующее. Никогда русская интеллигенция не переживала истории и исторической судьбы как имманентной себе, как своего собственного дела и потому вела процесс против истории, как против совершающегося над ней насилия. Трансцендентные переживания в массе народной сопровождались чувством религиозного благоговения и покорности. Тогда возможно было существование Великой России. Но это трансцендентное переживание не перешло в имманентное переживание святыни и ценности».

Подведем итог работы. Понятие интеллигенция русское и не имеет аналогов в других языка. Конечно есть и понятие интеллектуал, однако оно имеет совершенно другое значение. Принадлежать к классу интеллектуалов могут люди получившие высшее образование. Занимаются они преимущественно умственным трудом.

Интеллигент понятие более широкое, зародившееся в Росси.

Интеллигент обладает всегда независимым мнением, набором нравственных и морально этических установок. Интеллигенция, вобрала в себя исключительную черту русского народа - доверчивость. Она впитывала в себя все, что предлагал ей Запад, не разбираясь и не сопоставляя с тем, нужны ли вообще эти европейские идеалы русскому народу. Ведь он имел за своими плечами, на момент зарождения интеллигенции многовековую историю, со своими уникальными обычаями и традциями, укладом жизни и так далее. Не хотел он принимать европейскую культуру. Это неизбежно приводит к разрыву между интеллигенцией и простым русским народом. Пропитываясь идеалами запада интеллигенция отторгается сначала от народа, затем от власти, затем от власти и от народа.

Сегодняшняя духовно-практическая ситуация во многом близка к ситуации начала 19 века, но оглядываясь на исторический путь нашей страны, который во многом был определен русской интеллигенций, сейчас мы видим их ошибки. И уже по-другому будем принимать решения, что б ни повторить тех же оплошностей. Но обвинять в том, что случилось, было бы по крайне мере глупо и неблагодарно. Потому как они преследовали самые высокие цели, они хотели лучшего для своей страны, своего народа. Возможна та слепая любовь, которой они любили Россию, не дала им дальновидности. Были среди русской интеллигенции люди предвидевшие необратимые трагичные последствия, но основная масса русской интеллигенции, в силу различных причин не смогла этого разглядеть и принять то, что смогли увидеть другие.

С.Л.Франк писал: «Подводя итоги сказанному, мы можем определить классического русского интеллигента как воинствующего монаха нигилистической религии земного благополучия... Все отношение интеллигенции к политике, ее фанатизм и нетерпимость, ее непрактичность и неумелость в политической деятельности, ее невыносимая склонность к фракционным раздорам, отсутствие у нее государственного смысла - все это вытекает из монашески-религиозного ее духа, из того, что для нее политическая деятельность имеет целью не столько провести в жизнь какую-либо объективно полезную, в мирском смысле, реформу, сколько истребить врагов веры и насильственно обратить мир в свою веру». Понятно, что речь не идет ни о злонамеренности, ни о бескрылом прагматизме обывателя. Это видно хотя бы из того, что раз за разом, добиваясь своих целей, интеллигенция «вдруг» обнаруживает, что то многое, что она критиковала в государстве, чем была недовольна, - исчезло. Но... от этого самой интеллигенции, во всяком случае, ее большей части, стало только хуже. Так было в 1917 г., так было и в 1991 г. Так было и будет до тех пор, пока интеллигенция сама не то что поймет, а прочувствует, что, прежде всего в ее интересах - сильное русское государство, сильные государственные институты. Что сильное государство - это такая ценность, по сравнению с которой оказываются второстепенными, а то и ничтожными многие западнические утопии «нигилистической религии земного благополучия». Если бы наша интеллигенция прислушалась к государственному чувству крестьян и рабочих, офицеров и православных священников, если бы она вспомнила свои культурные корни, то многое сегодня бы изменилось. Народ не должен привыкать к царскому лицу, как обыкновенному явлению. Расправа полицейская должна одна вмешиваться в волнения площади, - и царский голос не должен угрожать ни картечью, ни кнутом. Царь не должен сближаться лично с народом. Чернь перестает скоро бояться таинственной власти... (А.С.Пушкин)

Список используемой литературы

Г. П. Федотов, I т., Лицо России. Статьи 1918 - 1930. 2-е издание. YMCA-PRESS, Paris, 1988.

Н. А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. М: Наука, 1990.

Н. А. Бердяев. Смысл истории. М.: Мысль, 1990.

Н. А. Бердяев. Духовные основы русской революции. M., -Литepaтypнaя yчeбa, 1990. Kн, 2. C, 123 - 139.

.«Вехи»: Сборник статей о русской интеллигенции. М. 1909 г. #"justify">.Интеллигенция в России: Сборник статей о русской интеллигенции в ответ «Вехам». 1910 год.

С. Л. Франк. Этика нигилизма. #"justify">.И. В. Кондаков. Культура России. #"justify">.А. И. Солженицын. Образованщина. #"justify">.Иванов - Разумник. История русской общественной мысли. #"justify">.Д.Н. Овсянниково-Куликовский. Психология русской интеллигенции. #"justify">.В. Кормер:Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура. #"justify">.Л. Люкс. «Летопись триумфального поражения».

.#"justify">.В.П. Бажов: «Интеллигенция: вопросы и ответы». http://www.istorya.ru/referat/5980/1.php

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Русская интеллигенция как историко-политико-культурный феномен нашей страны вот уже более 150 лет является важнейшей темой в дискуссиях о национальном самосознании, становлении России, ее революционных переустройствах и . В принципе вся эта полуторовековая российская история может быть описана и понята как история становления и «крушения» именно отечественной интеллигенции.

В нашей историографии нет единства в понимании интеллигенции как социального слоя. Так,

П.Струве ведет ее генеалогию примерно с периода реформ 1861 года, С.Булгаков убежден, что ее появление связано с .

Общее же здесь то, русская интеллигенция уже по своему происхождению стала пересечением несочетаемых культурных кодов — рационального западного и иррационального народного. Поэтому в данном феномене, несмотря на рациональный, по сути, характер его деятельности был очень силен чувственный, иррациональный, глубоко русский компонент, который выражался в повышенном чувстве ответственности и совестливости.

Рациональность отличает ее от народа.
Совестливость — от власти.

Таким образом, интеллигенция — прослойка между молотом власти и наковальней народа. В стране, где не существует закона, она

«играет роль, аналогичную роли системы демократических институтов и учреждений в странах Запада, стремясь быть посредницей между народом и государством.»

Если воспользоваться терминологией З.Фрейда, то русская интеллигенция — это «Я», сознание народа, вмещающее не только рациональное осознание жизни, но и олицетворяющее его совесть. Как «Я» возникает в процессе сложной биологической эволюции, так и интеллигенции нарождается на определенном этапе социальной эволюции. Ее положение между «молотом» — государства, идеологии и «наковальней» — народной массы, делает эту группу наиболее динамичной и ковкой частью российского общества.

Социологи усматривают в интеллигенции более или менее однородный слой образованных людей, профессионально занятых умственным трудом.
Философское сознание склонно к рефлексии ее творческого опыта в сфере культуры.
Писатели создают образы представителей интеллигентов, в которых наглядно выражены их личные и жизненные искания,
Историки обозначают ту роль, которую сыграла класс интеллигенции в разрушении основ государства Российского.

Каждый из них будет по-своему прав, и, тем не менее, каждое рассуждение только интуитивно предполагает, однако не определяет природы интеллигенции. Характер и тематика развернувшейся в нашем обществе полемики вокруг двух наследий – дореволюционной и советской России – свидетельствуют, что именно проблемы интеллигенции оказываются:

камнем преткновения в выборе вектора дальнейшего развития
и водоразделом в отношении к ценностям и идеалам этих

Социологические исследования неизменно оказываются уже тех социальных значении и , в которых находят свое выражение бытие и сознание интеллигенции. А изучения последних лет регистрируют объективную и устойчивую тенденцию к размыванию социальных границ интеллигентского класса в структуре постсоветского общества.

Рождение понятия и класса интеллигенции

Давно принято характеризовать этот феномен в ряде схематических оппозиций интеллигенции и:

Интеллектуалов (т.е. образованных людей, преимущественно западного типа). Здесь интеллигенция позиционируется как уникальное явление исключительно России.
Народа (как основной массы). Здесь она понимается как меньшая часть общества, вплоть до своего маргинального положения.
Власти (как легитимному правопорядку в государстве). Тут она описывается как непримиримая оппозиция, почти всегда враждебная и почти к любой власти

Определить же точно, что такое интеллигенция как социальное явление, оказывается сложным, если оставаться в этих рамках, поскольку даже само это понятие в процессе своей эволюции претерпевало содержательные изменения.

Само слово возникает на общественном горизонте употребления в середине 19 века:

Франция – это 30-ые годы
Германия – 40-ые
Россия – 60-ые

Поначалу этим словом обозначают отвлеченную «интеллектуальную способность» (конкретнее способность к мышлению, пониманию), а затем данное понятие распространяется на группу, слой, который является олицетворением такого свойства.

Просвещение декларирует идеальность общества, которое основывается на Знание (Разум) – это канун революции во Франции, но уже с 19 века (середина) в идеях человеческого обустройства мира главенствует именно потенциал «интеллигенции». В трудах Конта такое представление расшифровывается как не просто лидерство науки, знания, но как возможность это знание применять в построении социума.

«Знать, чтобы предвидеть; предвидеть, чтобы управлять»

— т.е. ценность интеллекта объявляется в том, что его можно использовать в качестве социальной силы или средства управления. Носителями такой силы называются творческие люди, но пока без какого-либо определенного социального статуса. Лишь к концу 19 века словом интеллигенция станут называть группу, которая выходит в публичное пространство для этих целей.

Почти аналогичный генезис это понятие совершает и в Германии; в работах Гегеля это также поначалу просто способность человека, но далее философ начинает обозначать им среднее сословие, а именно госчиновников. В характеристике данного сословия Гегель отмечает обязательную образованность, которая и отличает чиновничий слой от собственно необразованного народа. Интересно, что в послереволюционной Германии (1848) серьезно обсуждается вопрос введения непременного образовательного ценза для претендентов в парламентарии.

Еще примечательно, что из Германии данное слово впервые проникает в Россию, так поэт Гейне в обращении к российскому монарху использует «интеллигенцию» как исключительную способность августейшей персоны.

Есть разные мнения, когда точно понятие оформилось в нашем языке. В числе первых «авторов» называют писателя П.Боборыкина, И.Аксакова, ряд публицистов-либералов и славянофилов. Причем, эволюция термина такая же – от абстрактной способности до определения группы ее носителей.

Начало, становление и история русской интеллигенции

Активно отечественная интеллигенция стала оформлять свою историю с 60-гг. 19 века, выходя в публичное пространство, в том числе и благодаря реформам. Образованные люди претендуют на свою самостоятельность в политических вопросах, требуя для себя возможности участвовать в принятии государственных решений.

Однако в России сам класс интеллигентов оформляется чрезвычайно сложно:

На общественном поле присутствует масса разнородных социальных групп, которые стремятся к личному лидерству в интеллектуальной сфере.
Фактически отсутствует какое бы то ни было статусное оформление этих групп. Для интеллигенции не существовало ни правовых, ни социальных, ни политических «оснований» своей полноценной реализации.

Синонимом для понятия «интеллигент» в ту пору было лишь определение «разночинец». Однако и оно лишь констатировало разность социальных происхождений своих носителей. К тому же, разночинцы не имели своих представителей в земствах, не дали результатов тут и попытки ввести как в Германии тот самый образовательный ценз. Последнее очень важно, так как принятие этого положения (наряду с имущественным цензом) позволило бы образованным людям участвовать в самоуправлении страной.

Такую возможность разночинная интеллигенция будет отстаивать в революции 1905-07 гг., когда и получит ее. До победы же над Романовыми социальное явление «интеллигенции» в России в публицистике и литературе дискутировалось в трех категориях:

Социологии

Определяет феномен как «образованный класс, общество» «работников умственного труда», участвующих в производстве идей и т.д.

Идеологии

Как группа, заимствующая западные идеи и идеалы

Аксиологии

С позиций оценочных установок это явление определяли как нигилистическую или альтруистическую мораль с ответственным (либо обратное) отношением к Родине и народу и т.д.

Существовали и иные способы определения. Важным здесь было то, что изначально интеллигенция как класс или группа не имела своих как раз групповых или классовых интересов, что как бы давало ей возможность «олицетворять» собой все общество, а значит и выражать интересы всего российского социума.

Немецкий ученый Ю.Хабермас уже в 20 веке провел анализ феномена публичности, введя в него определенную терминологию. На основании этого анализа можно вывести, что в России в пред- и пореформенный период складывались основы уже буржуазной публичности, которая, в отличие от существовавшей ранее дворянской:

не дает никаких привилегий прежней элите,
освобождается от старых сословных ограничений
распространяется на всех образованных представителей общества.

В России первой такой формой общественной публичности, в которой проявилась интеллигенция, стала литературная сфера, из которой она активно перемещается в политическую публичность, становясь группой, формирующей общественное мнение. (см.

Множество идейных течений манифестирует свои взгляды посредством
Существенно возрастает процент общей образованности (в том числе благодаря студенчеству)
Преизобилуют , сообщества
Возникают фигуры идейных лидеров

Собственно сама литературная сфера очень политизируется, а после репрессий государства – даже радикализируется.

Известно, что манифестации студентов превращаются в протестные митинги, оканчивающиеся задержаниями, судом, ссылками. В эти движения вовлекаются остальные слои населения, допускается и даже поддерживается мысль о революционном насилии. Так, оправдание террористки В.Засулич производит неожиданный эффект – его одобряют даже некоторые царские бюрократы. Кружки трансформируются в подпольные революционные группы, взявшие курс на террор. Причиной быстрой радикализации интеллигенции первых десятилетий своего оформления в России также становится провал просветительского «хождения в народ».

В итоге в числе основных характеристик процесса становления русской интеллигенции можно назвать главное противоречие:

Быстрый рост ее публичности и общественного влияния и предельная маргинальность (то есть бесстатусность) ее положения и представителей.

Это приводит к тому, что национальная интеллигенция конца 19 века пытается оформиться как независимый политический игрок, проводя социальную и просветительскую деятельность, совмещенную с терроризмом.

Имеющая в своем распоряжении успешную возможность литературной публичной активности, интеллигенция переносит акцент на политическую сферу, декларируя неизбывность краха монархической власти в революционном процессе построения утопического блага общества. Такое положение группы, не в конечном счете, было обусловлено действиями самой власти, которая реагировала на критику и тексты интеллигентов открытыми полицейскими репрессиями.

Февраль 1917 на некоторое время снял остроту враждебного противостояния нового класса и власти, приведя к правлению образованный класс России. Но это был очень кратковременный период, закончившийся «крушением» русской интеллигенции в пожаре большевистского переворота.

Вам понравилось? Не скрывайте от мира свою радость - поделитесь

Таково понятие интеллигенции в широком смысле

Дать какое-то общее понятие русской интеллигенции, и ее возникновения довольно сложно, потому что и у историков и у интеллигентов мнения по этому вопросу расходятся. Известный русский литературовед говорил: «Термин интеллигенция я беру в самом широком и в самом определенном смысле: интеллигент - это все образованное общество; в ее состав входят все, кто так или иначе, прямо или косвенно, активно или пассивно принимает участие в умственной жизни страны. Интеллигенция есть мыслящая среда, где вырабатываются умственные блага, так называемые «духовные ценности». Они многочисленны и разнообразны, и мы классифицируем их под рубриками: наука, философия, искусство, мораль и т.д. По самой своей природе эти блага или ценности не имеют объективного бытия вне человеческой психики». Д.Н. Овсянниково-Куликовский. Психология русской интеллигенции. Другой русский деятель дал следующее определение: «Интеллигенция есть эстетически - антимещанская, социологически - внесословная, преемственная, группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направление к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности». Иванов-Разумник. История русской общественной мысли. Если обратиться к словарям, там мы увидим такое определение интеллигенции: «Интеллигенция - общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным творческим, трудом, развитием и распространением культуры.

В период преобразований 60-70-х годов XIX века, приведших к развитию ограниченной общественной самодеятельности населения, возникла и определенная социальная среда, которую обычно называли "либеральной". Она включала представителей разных сословных и общественных групп, но настроение здесь создавали те, кого называли "интеллигенцией" (термин впервые ввел в обращение писатель П. Д. Боборыкин, 1836-1921).
Это определение не являлось синонимом "интеллектуала". Понятие "русский интеллигент" указывало не только (и не столько) на образование и интеллектуальные занятия, но в еще большей степени подчеркивало общественно-политические, мировоззренческие ориентации. Интеллигенцию России можно рассматривать как уникальную социально-нравственную категорию. Сострадание к униженным и yгнетенным, неприятие государственного насилия, желание переустроить мир на новых, справедливых началах - главные и исходные признаки принадлежности к этому специфическому общественному кругу.
Интеллигенцию, а в более широком смысле и всю либеральную общественность в России изначально отличало критическое отношение к реальной политической и социальной системе в России. Характер подобных представлений и ценностей Ф. М. Достоевский назвал "идеологией государственного отщепенства". До 1917 года подобные воззрения разделяли различные круги интеллигенции, и немалое число людей фетишизировало революцию, которая должна была привести к вожделенному социальному преображению страны.
Говоря о подобном "параличе сознания" интеллигенции в начале XX века, С. Л. Франк уже в эмиграции писал: "В ту эпоху преобладающее большинство русских людей из состава так называемой интеллигенции жило одной верой, имело один смысл жизни: эту веру лучше всего определить как веру в революцию. Русский народ - так чувствовали мы - страдает и гибнет под гнетом устаревшей, выродившейся, злой, эгоистической, произвольной власти... Главное, основная точка устремления лежала не в будущем и его творчестве, а в отрицании прошлого и настоящего. Вот почему веру этой эпохи нельзя определить ни как веру в политическую свободу, ни даже как веру в социализм, а по внутреннему ее содержанию можно определить только как веру в революцию, в низвержение существующего строя. И различие между партиями выражало отнюдь не качественное различие в миропонимании, а главным образом различие в интенсивности ненависти к существующему и отталкивания от него, - количественное различие в степени революционного радикализма".
Только после революции и прихода к власти большевиков, когда все прекраснодушные народофильские грезы развеяла страшная реальность социальной стихии, начались прозрения. Народ оказался совсем не тем "богобоязненным", "невинно угнетенным", "умным" и "справедливым", каким его было принято рисовать и воспринимать в интеллигентской среде. <...> П. Б. Струве, принадлежавший в начале века к числу "властителей дум образованной публики", был беспощаден и без обиняков писал о том, что интеллигенция "натравливала низы на государство и историческую монархию, несмотря на все ее ошибки, пороки и преступления все-таки выражавшую и поддерживавшую единство и крепость государства".
Приговор С. Л. Франка звучал не менее нелицеприятно: "Вплоть до последнего времени наш либерализм был проникнут чисто отрицательными мотивами и чуждался положительной государственной деятельности; его господствующим настроением было будирование во имя отвлеченных нравственных начал против власти и существовавшего порядка управления, вне живого сознания трагической трудности и ответственности всякой власти. Суровый приговор Достоевского, в сущности, правилен: "Вся наша либеральная партия прошла мимо дела, не участвуя в нем и не дотрагиваясь до него; она только отрицала и хихикала".
Никакой "партии" в точном значении этого слова - как структурно-организационного объединения - либералы в России на протяжении XIX века не имели. Однако в правительственных кругах все время велись разговоры о таковой, имея в виду носителей представлений о конституционно-правовом устройстве государства.
В середине XIX века в западноевропейских странах завершился процесс утверждения конституционно-монархических правлений. В России же облик власти оставался неизменным. Однако воздействие европейских норм неизбежно отражалось на умонастроениях и здесь. К концу ХIХ века для большей части интеллигенции вопроса о том, "хорошо" или "плохо" конституционное правление, фактически не существовало. Однозначно-положительный ответ подразумевался сам собой. Подобные взгляды были распространены не только среди лиц свободных профессий, людей "интеллектуального труда"; они проникали и в среду "служилого люда". Среди высших сановников и даже среди царских родственников находились люди, выказывавшие симпатию к проектам политических преобразований.
Когда в 1870-е годы развернулся террор народников-радикалов, некоторые во властных кругах решили, что для его обуздания недостаточно одних военно-полицейских мер, что для общественного умиротворения власть должна пойти на уступки "ответственным кругам общества" и довершить дело реформ 60-х годов, "увенчать здание" принятием некоего конституционного акта. При этом никто в "правящих сферах" не ставил под сомнение важность и нужность сохранения института самодержавия. Речь шла о другом: изобрести формулу политического переустройства, позволявшую сохранить единовластие, но вместе с тем привлечь к законотворческому процессу представителей по выбору не власти, а от различных общественных и сословных групп.
Александр II поддерживал такие намерения, и в начале 1881 года дело дошло до обсуждения проекта манифеста. В конце концов царь одобрил записку министра внутренних дел графа М. Т. Лорис-Меликова по поводу некоторой реорганизации государственного управления. Суть грядущей новации состояла в том, что созывались две подготовительные комиссии для разработки предложений по реформированию Государственного совета. Сама же реформа должна была быть принята Общей комиссией и утверждена монархом. Особенность этой процедуры состояла в том, что к законотворчеству помимо должностных лиц привлекались еще и представители, избранные от земства и городских дум: по два от каждой губернии, по одному от каждого губернского города и по два от столиц. Хотя слово "конституция" нигде не упоминалось, многие считали, что привлечение к законодательной деятельности избираемых от населения есть первый шаг к ней. Однако 1 марта того года царь погиб от руки террористов и ситуация в стране изменилась. Потом много говорилось и писалось о том, что именно в тот исторический момент был "упущен важный шанс" либеральной трансформации самодержавной монархии, которая якобы в дальнейшем исключила бы крушение и торжество радикалов. Подобные умозаключения столь же убедительны, сколь и недоказуемы.
Совместить не сочетаемое - иррациональную сакральную природу верховных прерогатив и рациональную избирательную процедуру, утвердить незыблемое суверенное верховенство земного закона в России XIX века являлось вещью фантастической. Историческая традиция, привычка, патриархальные представления, религиозные верования - все то, что веками формировало русский исторически-культурный архетип, в начале XX века диссонировало с западноевропейскими государственными приемами управления, нормами политического устройства буржуазных стран.
Многие приверженцы "либеральной партии", в большинстве своем прекрасно по-европейски образованные, придерживались убеждения, что Россия сможет быстро преодолеть свою архаику простым калькированием опыта "передовых стран". Игнорирование (и незнание) конкретных этноисторических условий, мечтательная умозрительная маниловщина делали русский либерализм и русских либералов абсолютно беспомощными в периоды обострения социальной ситуации, при малейшем соприкосновении с социальной стихией.

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ! Краса и гордость России. Само слово “интеллигенция” придумано в России и разошлось по всему свету. Уже почти с самого ее зарождения в XIX веке феномен русской интеллигенции привлекает внимание всего мира.

Откуда в интеллигентах, непрерывно родящихся под гнетом обыкновенно неколебимого русского деспотизма, такая бездна благороднейших мыслей и чувств? – задается неразрешимым вопросом прогрессивное человечество в целом и сама интеллигенция в первую голову, - Русь, дай ответ! – не дает ответа. И не мудрено – вопрос уж больно трудный.

Вот С.Волков решил советскую интеллигенцию пересчитать . В нынешних обстоятельствах шаг этот следует признать вполне конструктивным, - пересчитывая и классифицируя подопечных, можно набрести на мысль, что с ними делать. Как бы там ни было, у меня по прочтении книги С.Волкова дозрели некоторые соображения о пресловутой “роли русской интеллигенции” в обществе.

Для начала попробуем определиться, с тем как “интеллигент” воспринимается в общественном сознании и в чем видится отличие советской интеллигенции от русской. Согласно широко распространенным толкованиям, интеллигенция – это некоторая особенная часть образованного класса . До революции 1917г. отличие интеллигентов от прочих образованных людей России сознавалось очень хорошо, однако при Советской власти под “интеллигенцией” стали понимать всех “работников умственного труда” (и как мы увидим далее, такая, быть может, и нечаянная смена терминологии была по-своему последовательна). С.Волков обращает внимание на эту существенную терминологическую разницу и противопоставляет дореволюционному “образованному слою” русского общества сформировавшуюся после 1917г. “советскую интеллигенцию”. Причину культурной и интеллектуальной ущербности советского образованного слоя общества по отношению к русскому дореволюционному С.Волков видит в политике Советской власти, стремившейся достичь социальной однородности общества, и приведшей к культурной и сословной нивелировке между рабочим и средним советским интеллигентом. Однако позицию С.Волкова приходится признать внутренне противоречивой. Следует отдать автору должное, эти противоречия он не скрывает и объективно их отмечает.

С.Волков выделяет два основных фактора, позволяющие поддерживать обществу высокое качество интеллектуального слоя: сословность и элитный отбор. Сословность сохраняет культурные традиции и стандарты образованного слоя общества, а элитный отбор по принципу “личных заслуг и дарований” воспроизводит и поддерживает его интеллектуальное качество: “Принцип комплектования российского интеллектуального элитного слоя соединял лучшие элементы европейской и восточной традиций, сочетая принципы наследственного привилегированного статуса образованного сословия и вхождения в его состав по основаниям личных способностей и достоинств. Наряду с тем, что абсолютное большинство членов интеллектуального слоя России вошли в него путем собственных заслуг, их дети практически всегда наследовали статус своих родителей, оставаясь в составе этого слоя ”. То есть речь идет о своего рода интеллектуальной и культурной аристократии. Причем предполагается, что “сословность” не противоречит “элитному отбору”, поскольку интеллектуальные способности индивидом в значительной мере наследуются. В заключении С.Волков приходит к выводу: “Деградация интеллектуального слоя была неизбежной прежде всего потому, что советский строй основан на принципе антиселекции. Он не только уничтожал лучших, но (что еще более существенно) последовательно выдвигал худших ”. Однако выбранные критерия анализа в целом не подтверждают сделанные в книге выводы (из чего, впрочем, еще не следует, что сами выводы неверны).

Во-первых , исследование не проясняет в полной мере мотивы действий Советской власти по “антиотбору” интеллектуальной элиты. То, что все мероприятия в СССР ритуально оправдывались ссылками на идеологию, еще не означает, будто истинные причины политики властей были сокрыты в предначертаниях Маркса-Ленина или действительно имеют прямое отношение к идеологии “коммунизма”. В книге отмечается, что “во всей советской истории наиболее благоприятными для интеллектуального слоя (разумеется, не в политическом, а в социальном плане) были 40-50-е годы, когда наметилось некоторое приближение к тем стандартам его статуса, комплектования и материального обеспечения, которые были свойственны старой России (что было тесно связано с общей тенденцией уподоблению дореволюционным образцам) ”. Довольно странно, ибо этот период советской истории как раз соответствует времени зрелого сталинизма, т.е. отличается марксистской – в том смысле, что тогда под этим понимали в СССР - ортодоксальностью и абсолютной непреклонностью в коммунистической идеологии. И к тому же выясняется следующее обстоятельство: “На качестве и положении интеллектуального слоя катастрофически отразилось хрущевское правление и заданные им подходы к политике в области науки и образования, обусловленные ожиданием пришествия коммунизма уже в ближайшие десятилетия. Именно тогда профанация высшего образования достигла апогея ”. Но ведь это как раз те самые столь восхищавшие свободолюбивую советскую интеллигенцию времена идеологической “оттепели”?! Получается, что ссылки на идеологические мотивы в действиях Советской власти в интеллектуальной сфере никак нельзя признать убедительными или, по крайней мере, решающими.

Во-вторых , С.Волков не вполне корректно проводит противопоставление советской интеллигенции русскому образованному сословию. Он определяет относительную долю элитного интеллектуального слоя общества в размере не более 2-3% от всего населения и примерно таким значением оценивает численность образованного класса Российской империи в ХХ веке. В то же время предметом исследования является советская интеллигенция, т.е. формально слой на порядок более массовый, численность которого к 70-80 годам достигла четверти населения СССР. Сам по себе подобный рост численности “работников интеллектуального труда” можно признать гипертрофированным, но едва ли правомерно следующее категорическое утверждение:

“Подготовка специалистов и развитие сети учебных заведений форсировались практически на всех этапах истории советского общества, ибо были прямо связаны с целью лишить интеллектуальный слой особого привилегированного статуса путем “превращения всех людей в интеллигентов”. Темпы подготовки инженеров и других специалистов массовых интеллигентских профессий намного опережали реальные потребности экономики (особенно в производственной сфере) и диктовались, главным образом, пропагандистскими и политическими соображениями ”.

С.Волков в примечании (26) к гл.3.1 книги справедливо указывается на неуникальность советской политики: “Та же политика, проводимая в последние несколько десятилетий рядом демократических режимов, имела иные цели и соотносима с советской лишь в той мере, в какой все они являются разновидностями “массового общества” . Проводимая Советской властью индустриализация требовала массовой подготовки специалистов, и не считаться с этой практической потребностью было бы неверно. Тут дело не в злонамеренности коммунистов как таковой или просчете их политики в области образования. С.Волков пишет, что для отнесения к интеллектуальной элите “важна прежде всего степень отличия уровня информированности “образованного сословия” от такового основной массы населения”, и “понятия “среднего”, “высшего” и т.д. образования вообще весьма относительны и в плане социальной значимости сами по себе ничего не говорят: при введении, допустим, “всеобщего высшего образования”, реальным высшим образованием будет аспирантура, если всех пропускать через аспирантуру, то “интеллигентами с высшим образованием” можно будет считать обладателей докторских степеней и т.д. ”. Значит, к советскому интеллектуальному слою корректно отнести только небольшую часть (примерно 10%) советской интеллигенции эпохи “развитого социализма”, и только тогда мы получим искомые 2-3% советской интеллектуальной элиты, пригодные для сравнения с русским образованным классом. А ведь, несмотря на всю неустанную борьбу Советской власти за пресловутую “однородность” советского общества, элитный, привилегированный слой советской интеллигенции существовал, уровень его относительной материальной обеспеченности нельзя было назвать низким и с наследственной “сословностью” там все обстояло замечательно. С.Волков этой темы в книге не касается по причинам извинительным, – никаких социологических данных по вопросу просто не существует.

В-третьих , в книге С.Волкова подчеркивается особо высокая степень “бюрократизации” советской интеллигенции, выражавшаяся в том, что почти все 100% ее представителей являлись государственными служащими и, собственно говоря, официально имели советский социальный статус “служащих”. Вообще говоря, существует известное всеобщее предубеждение, что советское общество было “бюрократизировано”, так С.Волков прямо утверждает: “Советский строй был немыслим без бюрократизации, это та основа, без которого он не мог существовать, даже если бы примитивизм и ограниченность его политического руководства на всех уровнях не заставляли искать в ней спасения ”. Тут наличествует традиционная у нас путаница между понятиями “госслужащий”, “чиновник” и “бюрократ”. Не всякий государственный служащий – чиновник (чиновник в государственном аппарате выполняет обязанности связанные с управлением), и не любой чиновник – бюрократ.

Бюрократия, как принцип, - это иерархическая административная структура, элементами которой формально вменено в обязанность безусловное подчинение вышестоящим инстанциям. В Российской империи такая государственная бюрократическая система имелась (в противовес советской С.Волков именует ее “настоящей бюрократией”), и традиционно вызывала крайнее негодование интеллигенции самим фактом своего существования. В результате революций 1917 года интеллигенция регулярную бюрократию (вместе естественно с государством) совершенно разрушила, и в СССР всеобъемлющая государственная бюрократия уже никогда не была восстановлена! Советская власть по заветам Ленина всегда боролась с “бюрократизмом” и вполне его победила: Советы разного уровня вовсе не были обязаны безусловно подчиняться друг другу, компартия осуществляла свою власть в стране и в государстве почти на неформальной основе, да, кстати, и партийный аппарат был весьма далек от строгих канонов бюрократии. Платой за одоление “бюрократизма” оказывалась хроническая относительная неэффективность советского госаппарата, что всегда охотно признавалось и самими советскими деятелями, что, впрочем, лишь усиливало сакраментальную борьбу со злосчастным бюрократизмом (а также “канцелярщиной” и “казенщиной”) . Вынуждено, в силу очевидной практической необходимости фрагменты бюрократических структур в СССР все-таки были созданы, но сфера их компетенции была ограничена (например, армия, служба государственной безопасности НКВД-КГБ, МВД, министерства и т.п.), они были административно разобщены, единой системы государственной бюрократии никогда не существовало. Только в эпоху зрелого сталинизма государство в целом функционировало как бюрократический аппарат, однако, это явилось следствием войны и военной организации государства, и также было достигнуто небюрократическими методами. Последующий социальный ренессанс интеллигенции (так называемая “оттепель”) опять сопровождался борьбой с и без того слаборазвитым советским “бюрократизмом”.

Русский образованный класс всегда был тесно связан с русским государством, службой ему, порожден преимущественно служивым сословием (дворянством). В первой половине XIX века русская интеллектуальная элита почти полностью совпадала с дворянством, к концу века ситуация меняется (С.Волков): “на рубеже XIX-ХХ вв. весь образованный слой составлял 2-3% населения, а дворяне (в т.ч. и личные) - 1,5%, большинство его членов официально относились к высшему сословию (среди тех его представителей, которые состояли на государственной службе - 73%) ”, а непосредственно “до революции на государственной службе состояло менее четверти всех представителей интеллектуального слоя ”. Русская интеллектуальная элита в своем большинстве традиционно служила русскому государству. До революции лучшая часть русского образованного слоя составляла элиту чиновничества (при советской власти картина наблюдалась обратная, элита советского чиновничества формировалась из интеллигенции, и в целом деградировала даже относительно среднего уровня советского образованного слоя). С.Волков правильно указывает на сравнительную малочисленность и относительную слабость русской дореволюционной бюрократии. Вменять “бюрократизм” в вину Российской империи да и Советскому Союзу нет объективных оснований. Скорее наоборот, в России бюрократизм всегда был слаб (сравнительно с Западом), а в СССР – более многочисленный, чем в дореволюционной России (хотя и все равно числом заметно уступал Западу), и отличался убежденным антиинтеллектуализмом (устрашающей бестолковостью).

Еще раз обратим внимание, что смешивать интеллигенцию с образованным классом страны, людьми занятыми в интеллектуальной сфере, - грубая ошибка. Хотя, действительно, интеллигенция действует в сфере культуры, и склонна идеологически подчинять себе культуру и монополизировать интеллектуальную сферу вообще (социальный механизм этого процесса рассмотрим в следующей части). И все же интеллигентность это далеко не ученость, Н.Бердяев свидетельствовал:

“Многие замечательные ученые-специалисты, как, например, Лобачевский или Менделеев, не могут быть в точном смысле причислены к интеллигенции, как, и наоборот, многие, ничем не ознаменовавшие себя в интеллектуальном труде, к интеллигенции принадлежат ”

Это цитата из “Русской идеи” (3, гл.I). Книга, вышедшая в 1946 г. в Париже, явно ориентирована на западного читателя, обзор русских дел. В нашем контексте можно сказать, что Бердяев подводит итог первого столетия деятельности русской интеллигенции (нам суждено расхлебывать второе). Так вот, Бердяев выразился еще довольно мягко. Для интеллигенции Культура не высшая ценность, не цель, но лишь средство социального самоутверждения. Интеллигенция не только не испытывает никакого уважения к выдающимся деятелям культуры и их достижениям, но не раз в истории самым хамским образом травила даже и классиков русской культуры. Сказанное не означает, что человек, имеющий заслуженный авторитет в научной или гуманитарной сфере, не может попасть в круг интеллигенции. Может, и такое не раз случалось. Однако лишь при условии, что разделит мировоззрение интеллигентской среды, в противном случае он будет активно злобно травим интеллигенцией (если попытается занять самостоятельную общественную позицию). Вот, например, Сахаров, Лихачев, Ростропович заслужили отменные профессиональные репутации, но публичную общественную карьеру делали как интеллигенты. Такого рода случаи поддерживают миф, будто интеллигенция производит культурные ценности. (Заметим, по жизни интеллигентствование неотвратимо приводит личность к умственной и духовной деградации.) В целом же интеллигенция склонна презирать образование и умственный труд, если они выходят за рамки ее, Интеллигенции, влияния и контроля. Так А.И.Солженицын придумал дразнилку для неинтеллигентных людей интеллектуального труда -– “образованщина” . Волков справедливо отмечает склонность советской интеллигенции к “профанации интеллектуального труда”. Однако хтонический антиинтеллектуализм вовсе не является благоприобретенным в советские времена, а изначально присущ русской интеллигенции. Интеллигенция благосклонна к наукам и просвещению, пока видит в них идеологическою опору, а в противном случае способна дойти до воинствующего обскурантизма.

М.О.Гершензон в знаменитых «Вехах» (1909) констатировал :

«… естественно, чем подлиннее был талант, тем ненавистнее были ему шоры интеллигентской общественно-утилитарной морали, так что силу художественного гения у нас почти безошибочно можно было измерять степенью его ненависти к интеллигенции: достаточно назвать гениальнейших – Л. Толстого и Достоевского, Тютчева и Фета. И разве не стыдно знать, что наши лучшие люди смотрели на нас с отвращением и отказывались благословить наше дело? Они звали нас на иные пути – из нашей духовной тюрьмы на свободу широкого мира, в глубину нашего духа, в постижение верных тайн. То, чем жила интеллигенция, для них словно не существовало; в самый разгар гражданственности Толстой славил мудрую "глупость" Каратаева и Кутузова, Достоевский изучал "подполье", Тютчев пел о первозданном хаосе, Фет – о любви и вечности. Но за ними никто не пошел. Интеллигенция рукоплескала им, потому что уж очень хорошо они пели, но оставалось непоколебимой. Больше того, в лице своих духовных вождей – критиков и публицистов – она творила партийный суд над свободной истиной творчества и выносила приговоры: Тютчеву – на невнимание, Фету – на посмеяние, Достоевского объявляла реакционным, а Чехова индифферентным ».

«масса интеллигенции была безлична, со всеми свойствами стада: тупой косностью своего радикализма и фанатической нетерпимостью ».

Общее правило, подверженное горьким историческим опытом: социальное торжество интеллигенции ведет к разгрому интеллектуальной сферы, общей культурной деградации общества. Так было после победы обеих интеллигентских революций в России 1917 и 1991 годов. В 30-е годы уничтожение интеллигенции Сталиным, - несмотря на то, что оно проводилось чудовищно варварски, с огромными социальными издержками, тем не менее, - привело СССР к грандиозным индустриальным и научно-техническим достижениям. Примерно с 1943 г. сталинский режим сознательно и последовательно ориентировался на образцы Российской империи, и хотя по идеологическим причинам процесс шел однобоко, государство высоко подняло социальный престиж ученого, инженера, специалиста, офицера. Когда в хрущевские времена “оттепели” интеллигенция взяла политический реванш над сталинистами, то опять стала преобладать отмеченная С.Волковым тенденция профанации интеллектуального труда и социальной дискредитации интеллектуальной элиты как таковой (со сталинских времен и по сию пору социальный престиж высококвалифицированных специалистов умственного труда неуклонно падал). Тогдашнее господствующее интеллигентское движение, получившее обобщенное название “шестидесятники”, выдвинуло политическую программу: обещание скорого коммунизма, восстановление “ленинских норм партийной жизни” и репрессии против церкви (во время войны частично возрожденной сталинистами). Борьба за “социализм с человеческим лицом” сопровождалась реабилитацией революционной большевистской интеллигенции – “ленинской гвардии”, жутких палачей и убийц.

Если для интеллигенции науки (и культура вообще) суть дисциплины второстепенные, вспомогательные, то что же для Интеллигента главное? Самое главное для русской Интеллигенции – приверженность нравственным Идеалам.

Н.Бердяев “Русская идея” (3, гл.I):

“Русская интеллигенция есть совсем особое, лишь в России существующее духовно-социальное образование. … Интеллигенция была идеалистическим классом, классом людей, целиком увлеченных идеями и готовых во имя своих идей на тюрьму, каторгу и на казнь. Интеллигенция не могла у нас жить в настоящем, она жила в будущем, а иногда в прошедшем. … Интеллигенция была русским явлением и имела характерные русские черты, но она чувствовала себя беспочвенной.

… Интеллигенция чувствовала свободу от тяжести истории, против которой она восставала.

… Русская интеллигенция обнаружила исключительную способность к идейным увлечениям. Русские были так увлечены Гегелем, Шеллингом, Сен-Симоном, Фурье, Фейербахом, Марксом, как никто никогда не был увлечен на их родине. … Дарвинизм, который на Западе был биологической гипотезой, у русской интеллигенции приобретает догматический характер, как будто речь шла о спасении для вечной жизни. Материализм был предметом религиозной веры, и противники его в известную эпоху трактовались как враги освобождения народа. … Увлечение Гегелем носило характер религиозного увлечения, и от гегелевской философии ждали даже разрешения судеб православной церкви. В фаланстеры Фурье верили, как в наступление царства Божьего. Молодые люди объяснялись в любви в терминах натурфилософии ”.

Со стороны наблюдать, наверное даже и забавно .

Неприязнь к практическим наукам в сочетании с фанатичной верностью Идеям составили славу о трогательной “непрактичности” интеллигента, иначе говоря, знаменитый “идеализм” русской интеллигенции. (Надо заметить, что социальный антагонизм Интеллигенции и Науки сокрыт глубоко и не очевиден. Обычно Интеллигенция публично одобряет науки, любит именовать свои идеологические воззрения “научными” и не прочь заполучить для себя научные звания и регалии.).

Казалось бы, не пригодная ни к какой внятной практической деятельности интеллигенция не способна взять власть в стране, или, во всяком случае, удержать ее. Сама интеллигенция именно так и полагает: этот мир слишком грязен и порочен для интеллигента, и поэтому прямодушную благородную Интеллигенцию в практической жизни всегда затаптывают темные силы, - власть и Интеллигентность не совместимы. Увы, это всего лишь один из мифов, навязываемых общественному сознанию интеллигенцией. Верно лишь то, что ради общественного блага интеллигенцию категорически нельзя допускать к власти, следует препятствовать малейшему влиянию интеллигенции на государство как величайшей опасности для страны и народа.

Интеллигенция непосредственно пришла к власти в России в результате февральской революции 1917г. (пресловутая октябрьская революция была по большей части межинтеллигентской разборкой). Фактически политическое и идеологическое влияние интеллигенции было весьма велико уже и до февральской революции, советская власть явилась её, интеллигенции, окончательной социальной победой. Советская власть – власть Интеллигенции. Последний вывод может показаться сомнительным, т.к. мы привыкли считать интеллигенцию антиподом номенклатуры, а дореволюционную интеллигенцию – абсолютно несовместимой с советчиной. Действительно, за годы советской власти интеллигенция в сравнении с дореволюционным периодом внешне во многом изменилась, однако её социальная природа осталась прежней (эволюции советской интеллигенции коснемся в следующих частях).

Классовая сущность советской власти по общему мнению настолько не заслуживает разъяснения, что вразумительного ответа, кажется, не существует. Поставим вопрос более конкретно, на кого опирался советский строй, чьи классовые (сословные) предпочтения он выражал? Советская власть на данный вопрос имела твердый ответ, имеющий для нее фундаментальное идеологическое значение, - рабочего класса, признанного гегемона советского общества. Интересно, что сия основополагающая заповедь по существу никем не оспаривалась. Вот и С.Волков подтвердил, что Советская власть открыто и сознательно унижала интеллигенцию в сравнении с рабочим классом, что в этом была суть советской политики: третировать массы советской интеллигенции. Однако при всех ритуальных поклонах в сторону уважаемого рабочего класса, славословий строго обязательных в советском государстве, довольно очевидно, что советские рабочие и трудовое крестьянство своим родным “рабочим государством” не управляли, полноценными субъектами политики не были.

Естественно возникает вопрос: кто же управлял Советским государством, какой класс был правящим? Ответ тривиален – номенклатура. А номенклатура, это кто? Понятно, что сатрапы. Речь несколько о другом, о социальном смысле советского правящего класса. Советскому правящему классу навесили ярлык “номенклатура” (разумея, чиновники-бюрократы, “функционеры”), и поскольку из самого по себе этого обстоятельства ничего определенного не следует, то далее в умозаключениях заинтересованные стороны не продвинулись. А определиться с социальными корнями и генезисом “номенклатуры” все-таки очень хотелось бы, т.к. без этого нам не разрешить загадку советской власти. Правящий класс всегда выполняет управляющие (чиновные) функции, по крайней мере, наверху государственной пирамиды, но чиновничеству он не тождественен. Так не случилось даже в СССР, где огромная часть населения так или иначе относилась к категории “госслужащих”. Вообще говоря, ни общество, ни правящий класс на деле никогда полностью не совпадают с государством. Чиновничество как таковое своего собственного всеобъемлющего социального смысла не имеет, и нуждается в социальном целеполагании. В конце концов, даже если отвлечься от пресловутого марксового “классового подхода”, чиновничество всегда ориентируется на вкусы, привычки, стереотипы, идеалы, ценности, мировоззрение какого-либо социального слоя, явно или нет, считает именно их приоритетными, “правильными”, эталонными, “высшими”.

Советская номенклатура в первую голову ориентировалась на мнения и настроения интеллигенции, в целом, по мере сил обсуживала интересы советской интеллигенции. Предполагаю, многим соотечественникам будет психологически сложно согласиться этим тезисом, поскольку, как мы уже отмечали ранее, распространено предубеждение о несовместимости номенклатурности и подлинной интеллигентности. Удивительный предрассудок! Ведь именно интеллигенты основали советское государство, большевистское правительство более всего напоминало редакцию левой радикальной газеты. Вожди революции по роду профессиональных занятий были, как они сами выражались, “литераторы”. Занятно, со временем интеллигенция перестала воспринимать этих персонажей в качестве “своих”. Как советские коммунисты никогда не бывали осуждены советским правосудием, поскольку до суда их аккуратно исключали из Партии, так и интеллигентов перед судом истории исключают из рядов Интеллигенции.

Советская номенклатура ведет свое социальное происхождение прямо от интеллигенции. То дела давно минувших дней (хотя идеологически эта генеалогия весьма актуальна). Однако и теперь непосредственная связь современной интеллигенции и номенклатуры не исчезла, - господствующая ныне в российском обществе либеральная интеллигенция, настроенная категорически антиноменклатурно и антисоветски, в силу хитрой аберрации менталитета не видит, что большинство ее вождей прямо происходят из советской номенклатуры. Например, такие выдающиеся деятели “перестройки” и “реформ” как Е.Гайдар, С.Кириенко или А.Яковлев (и многие, многие другие, нет смысла перечислять) без всяких оговорок принадлежат к партийной номенклатуре высокого ранга. И не то что бы интеллигенция считала их “хорошими” (прогрессивными) советскими функционерами в противовес “плохим” (реакционерам), нет, их просто не признают за презренных “номенклатрущиков” и все. Не желают видеть очевидного и “не видят”.

Однако интеллигенция и советская номенклатура связаны не только генетически.

Номенклатура вообще весьма своеобразная форма организации правящего класса, она никак не выводится из догм марксистской идеологии и не следует из известных исторических традиций государственного строительства. Зато прекрасно проистекает из ментальности и обычаев русской интеллигенции.

В советском государстве назначение на всякую ответственную должность (не обязательно государственную) требовало согласия соответствующего партийного комитета. У райкомов, обкомов, ЦК, Политбюро имелся перечень (номенклатура) должностей, входящих в его компетенцию. Официальная процедура назначения (выдвижения, избрания) никаких формальных связей с решением партийных органов не имела (хотя тайной роль Партии не являлась, - не скрывалась, но и не афишировалась).

Мы не хотели бы быть превратно понятыми таким образом, что номенклатура и советская интеллигенция тождественны, или что номенклатура есть элита интеллигенции. Проблема не сводится к взаимоотношениям интеллигенции и номенклатуры. Важно то, что сам принцип номенклатурности вполне во вкусе интеллигенции и поэтому привился в советской жизни (фактически сохранился и после распада СССР, причем его питательной средой явилась в большей мере либеральная интеллигенция). По своему духу идея номенклатуры глубоко интеллигентна, - контролировать власть, по возможности уклоняясь от прямой ответственности, поскольку интеллигент желает “отвечать” лишь за приверженность Идеалам, но не за последствия своих деяний.

Но как ни велика роль номенклатуры, подлинной советской элитой была не она. В СССР настоящей Элитой, обладавшей огромными привилегиями и бесспорным моральным авторитетом, была Творческая Интеллигенция (верхушка литераторов, театральных деятелей, художников, кинематографистов и т.п.) . Солженицын в упомянутой статье “Образованщина” со знанием дела мечтал:

“А есть ещё особый разряд - людей именитых, так недосягаемо, так прочно поставивших имя своё, предохранительно окутанное всесоюзной, а то и мировой известностью, что, во всяком случае в послесталинскую эпоху, их уже не может постичь полицейский удар, это ясно всем напрозор, и вблизи, и издали; и нуждою тоже их не накажешь - накоплено. Они-то - могли бы снова возвысить честь и независимость русской интеллигенции? выступить в защиту гонимых, в защиту свободы, против удушающих несправедливостей, против убогой навязываемой лжи? Двести таких человек (а их и полтысячи можно насчитать) своим появлением и спаянным стоянием очистили бы общественный воздух в нашей стране, едва не переменили бы всю жизнь!”

В оценке влияния советских Властителей Дум Солженицын ничуть не заблуждался. Едва ли будет преувеличением сказать, что решения “творческих союзов” (кинематографистов, писателей и прочих художников) предопределили ход “перестройки” и распад СССР. И пресловутому “советскому тоталитаризму” было невозможно сопротивляться настроениям элиты советской интеллигенции, тоталитаризм оказался идеологически и политически беспомощен, поскольку Интеллигенция была душой советской власти. Разочарование интеллигенции в социализме привело к Перестройке. Советский строй стремительно рухнул, как только утратил симпатии своей главной социальной опоры – Интеллигенции. Последующий безобразно дикий режим нетрезвого Ельцина держался, главным образом, моральной поддержкой либеральной Интеллигенции.

И все же, несмотря на то, что Советский Союз был государством интеллигенции, мы не сможем отрицать, что советской властью сознательно проводилась политика морального и социального унижения масс интеллигенции относительно “рабочего класса” и прочих трудящихся “от сохи”. Парадокс? Вовсе нет. То есть, конечно, коллизия, но являющаяся следствием противоречивости самой природы вещей.

Советская социальная политика имела ясно декларированную цель – построение Коммунизма и воспитание Нового коммунистического человека (одно без другого предполагалось невозможным). И кроме свойств вполне фантастических, ожидаемый “новый человек” советскими идеологами наделялся чертами реального прототипа – Интеллигента. Собственно когда “шестидесятники” задумались о скором наступлении коммунизма, то Человечеством будущего им привиделась именно Интеллигенция (как идеал Интеллигента в своем предельном развитии). С тех романтических пор в советском обществе принято гордиться образованием собственной интеллигенции буквально во всех слоях общества: рабочая интеллигенция, крестьянская, военная и даже партийная. Не погрешим против правды, если скажем, что подлинная цель реального социализма – сделать из человека Интеллигента.

С.Волков в советской политике “превращения всех людей в интеллигентов” видит умысел против интеллектуальной элиты (гл.2, “Ликвидация старого и подход к созданию нового образованного слоя ”):

“Итак, интеллигенция должна была исчезнуть как особый слой с превращением всех людей в интеллигентов. Вот почему “стирание граней между физическим и умственным трудом” было одной из основных целей всякого приходившего к власти коммунистического режима (как предельно доступно выразился корейский коммунистический лидер Ким Ир Сен, ”чтобы уничтожить интеллигенцию, надо превратить всех людей в интеллигентов”). Классический опыт в этом отношении был приобретен в нашей стране. Вся история “советской интеллигенции” проходила именно под этим лозунгом, и все социальные процессы, связанные так или иначе с политикой в области образование, рассматривались сквозь призму задачи “становления социальной однородности советского общества” ”.

Волков прав, советское государство, перенявшее интеллигентский антиинтеллектуализм, относилось к интеллектуальной элите с рефлекторным недоверием, стремилось идеологически подчинить самосознание образованного сословия. С другой стороны, с интеллигенцией у советской власти, действительно, имелись большие проблемы чисто идеологического свойства, - никак было невозможно открыто провозгласить социальный приоритет в советском обществе за интеллигенцией. Бесспорно, препятствовали догмы марксизма о “передовом рабочем классе”, но дело не только в них, а и в традициях русской интеллигенции:

“Народничество Лаврова выражалось главным образом в том, что он признает вину интеллигенции перед народом и требует уплаты долга народу. Но в 70-е годы были формы народничества, которые требовали от интеллигенции полного отречения от культурных ценностей не только во имя блага народа, но и во имя мнений народа, эти формы народничества не защищали личности. Иногда народничество принимало религиозную и мистическую окраску. В 70-е годы существовали религиозные братства, и они тоже представляли одну из форм народничества. Народ жил под “властью земли”, и оторванная от земли интеллигенция готова была подчиниться этой власти ”. Бердяев “Русская идея” (часть 3 гл.V)

Так что отправляя массы советских студентов, инженеров и ученых на сельхозработы, кроме очевидного желания спасти урожай, руководствовались намерением привить советскому образованному сословию присущее интеллигенции преклонение перед “простым человеком труда”, крестьянином (как самый простой случай). Оговоримся, в интеллигенции искони существует и противоположная традиция, взявшая верх в 90-е годы, – презрительного отношения к “народу” (особенно русскому), но по понятным идеологическим основаниям советской власти было близки интеллигентское “народничество”. (Народничество и народоненавистничество сплелись в интеллигентском менталитете в неразрывное диалектическое единство борьбы противоположностей и “отрицание отрицания”. Подробнее рассмотрим феномен в следующей части.)

Как видим, социальная политика советского государства в отношении интеллигенции была непоследовательна. В умножении числа “интеллигентных” профессий (и вообще росте “советской интеллигенции”) видели несомненный признак социального прогресса, и одновременно рабочий класс признавался самым “прогрессивным” и “гегемоном” советского общества” . И тем не менее, несоответствие советской идеологии социальной практике не имело принципиального значения, не сказывалось в ущерб интеллигентской природе советской власти. Интеллигенция вообще предпочитает властвовать не от своего имени, а представлять кого-либо (считается, что у самой Интеллигенции своекорыстные социальные интересы отсутствуют, и поэтому она служит в обществе проводником Общего/Высшего блага).

Русской интеллигенции всегда было свойственно пристрастие к анархизму. Однако “анархизм” интеллигенции истоком имеет не отвращение свободолюбивой и социально безответственной личности к навязчивому деспотизму чуждого государства. Нет, анархизм интеллигенции это отнюдь не безвластие, т.к. среда самой интеллигенции отличается коллективным деспотизмом, безусловной властью интеллигентских авторитетов, жестокими междоусобными сварами интеллигентских группировок, в которых войнах интеллигенту держать нейтралитет непозволительно (смотри энциклопедию русской интеллигенции – роман Ф.М.Достоевского “Бесы”). Декларируемый интеллигенцией идеал безвластия на деле есть антигосударственичество.

“Весь XIX век интеллигенция борется с империей, исповедует безгосударственный, безвластный идеал, создает крайние формы анархической идеологии. … Всегда было противоположение “мы – интеллигенция, общество, народ, освободительное движение, и “они” – государство, империя, власть ”. Н.Бердяев “Русская идея” (часть 1 гл.VII)

Подрывная антигосударственная деятельность – инвариант поведения интеллигенции во все эпохи. Своего рода социально-ментальный инстинкт. Показное свободолюбие, внешняя независимость поведения и суждений (ничего подобного внутренне интеллигенции не свойственно) имеет единственную цель – разрушение Государства (русского, прежде всего, к прочим государствам как институтам интеллигенция равнодушна).

Обычно интеллигенция отделяет от государства “страну” и “народ”, объявляет “общество” угнетенной жертвой государства. Однако если ненависть к русскому государству и пожелание ему всяческих бед и скорейшей погибели являются для интеллигенции основным инстинктом, то идеологические отношения со страной и народом имеют характер сложно диалектический. От открытого презрения к “быдлу” и “этой стране тюрьме народов”, недостойных своей интеллигенции, до поклонения Народу и позиционирование себя как печальницы его судьбы и заступницы перед Властью, горький плач о “угнетенной своим же государством несчастной России”. Специально эти извивы интеллигентских воззрений мы разбирать не будем, т.к. они всё равно так или иначе обслуживают главное направление – дискредитацию государства, противопоставление его обществу. Бердяев видит в том героизм русской интеллигенции:

“Интеллигенция была поставлена в трагическое положение между империей и народом. Она восстала против империи во имя народа ”. “Русская идея” (часть 3 гл.I)

Подумать только, это было написано в эмиграции далеко после 1917г., когда интеллигенция таки осуществила свою вековую мечту, – разрушила государство русского народа. То есть результат интеллигентского “выбора во имя народа”, и чего он стоил этому самому возлюбленному народу, был отлично Бердяеву известен. Интересно, и кем это интеллигенция была поставлена в “трагическое положение”, разве не сама она?!.. Впрочем, чему удивляться, - Бердяев и сам был Интеллигент изрядный.

Однако нельзя сказать, что интеллигенция отрицает государство абсолютно. В восприятии интеллигенции государство – волшебная Золотая Рыбка, призванная исполнять любые интеллигентские капризы. Все менее того – недостойный нравственный компромисс, тирания и удушение свободы. Отсюда всегдашнее интеллигентское озлобление против “чиновничества”, стремление унизить достоинство государственной службы (советское – “слуга народа”, нынешнее либеральное – “наемный менеджер” на побегушках у обывателя). Для интеллигента “чиновник” давно стало синонимом подлеца, а все исходящее “от власти” – “противоестественно” и “навязано сверху” (насилие над обществом).

С прискорбием приходится констатировать, что интеллигенции удалось внедрить в русское общество высокомерно презрительное отношение к “бюрократу”. Это при том, что последний век страна сильно страдает от отсутствия квалифицированной регулярной бюрократии, от общей неразвитости государственного бюрократизма. Россия остро нуждается в талантливой одухотворенной Русской бюрократии.

Нельзя утверждать, что своим исконным промыслом – компрометацией в глазах народа государственной бюрократии – интеллигенция занимается исключительно из любви к искусству и неодолимого отвращения к “бездушному бюрократизму”. Интеллигенции, как корпорации, чиновничество составляет естественную конкуренцию по влиянию на общество, и соответственно является главным “классовым врагом”. Поэтому для интеллигенции жизненно важно посредством морального террора – излюбленного оружия – укрощать и контролировать самосознание государственной бюрократии.

К слову заметить, интеллигенты охотно “ходят во власть” (на руководящие должности). Добром эти хождения редко кончаются. Интеллигент всегда плохой чиновник. Как не может быть хорошим врачом человек, который принципиально отвергает медицину, так не может быть хорошим чиновником интеллигент, ненавидящий бюрократию. Впрочем, сама интеллигенция истолковывает упрямые факты таким образом, что-де вот, еще один прекраснодушный интеллигент не сумел справиться с кошмарным бюрократическим аппаратом. А раз уж благороднейший Интеллигент ничего не сумел сделать с этими чинушами, и даже состояние дел заметно ухудшилось, то для интеллигенции каждый подобный казус служит лишним подтверждением неисправимой преступности бюрократии и тщетности самоотверженных попыток наивных интеллигентов, идущих во Власть, переродить ее для службы Светлым Идеалам.

Последние полтора века в России качество государственной службы неуклонно ухудшается. А чего бы вы хотели?! Дискредитируйте врачей, внушите обществу и самым медицинским работникам, что “официальная бездушная медицина” – убийцы в белых халатах, противопоставьте “казенщине дипломированных лекарей” душевность истинных народных целителей – шаманов и знахарей, и посмотрите, что в результате у вас останется от народного здравоохранения.

В досоветскую эпоху своей истории интеллигенция третировала государство и чиновника преимущественно с социалистических позиций, - как угнетателей трудящихся и прислужников капитала. В советское время чиновников упрекали за “формализм и бюрократизм”, мешающих “живому творчеству масс” воплотить в жизнь все “преимущества социалистического строя”. В “перестройку” открыли наличие в СССР зловредной “командно-административной системы”, и упразднили оную (вместе с Советским Союзом). Последнее десятилетие либеральная интеллигенция требует радикального ограничения возможностей государства в дела общества, чиновник рассматривается как угнетатель экономической свободы и природный пособник социализма (занятно, бюрократию в частных компаниях наши либертарианцы совсем не видят).

За последние полтора века интеллигенция не раз одерживала разнообразные победы над государством, однако, вместо обещанного Царства Свободы образовывалось нечто иное.

Не следует видеть противоречия или чьи-то таинственные происки, или трагическую историческую случайность в том, что следом за захватом в 1917г. власти интеллигенцией, и разрушением ею русского традиционного государства, пришла эпоха тоталитаризма (советского типа). Бердяев, который к интеллигенции относится в целом благожелательно, признает генетически свойственную интеллигенции тоталитарную ментальность:

“Русская интеллигенция всегда стремилась выработать себе тоталитарное, целостное миросозерцание, в котором правда-истина будет соединена с правдой-справедливостью. Через тоталитарное мышление оно искало совершенной жизни, а не только совершенных произведений философии, науки, искусства. По этому тоталитарному характеру можно даже определить принадлежность к интеллигенции ”. “Русская идея” (часть 3 гл.I)

Впоследствии знаменитые “Правда-Истина-Справедливость” русской интеллигенции органично превратились в “генеральную линию Партии”. То есть никакого разрыва с тоталитарными традициями русской интеллигенции в советскую эпоху не произошло. В.В.Розанов замечает (“Последние листья”, запись от 17.VI.1916):

“Юноша, студентом знавший греческую скульптуру, так что специалисты спрашивали его совета в своих трудах, не кончил, “потому что не умел сдать курса средних веков, напичканного политической экономией и классовой борьбой” профессора Виппера, колбасника и нигилиста ”.

Самого Розанова в начале 1914г. интеллигенция вычистила из Религиозно-Философского общества, одним из основателей которого он являлся. Причиной политико-идеологических гонений была “возмутительная” позиция Вас.Васильевича в деле Бейлиса. Изгнание сопровождалось жутким публичным скандалом, беснованием интеллигенции и массированной травлей Розанова в печати. Людям, пожившим при Историческом Материализме, знакомы реалии, не правда ли?

Нередко неискушенный наблюдатель за гонения властей на интеллигенцию ошибочно принимает разборки внутри самой интеллигенции. Не следует забывать, что интеллигенция не едина, в свободном состоянии всегда расколота на враждебные группировки, интригующие друг против друга в борьбе за власть. Консолидация интеллигенции возможна лишь как безусловная победа одной из фракций, той которая, уничтожив конкурентов, сумеет установить свою диктатуру, терроризируя массу прочей интеллигенции (и уж разумеется, тираня остальной народ).

В гражданской войне 1917-21гг. победили большевики (история известная). После распада СССР в 1991г. пришедшая к власти либеральная интеллигенция, по счастью, не сумела политически консолидироваться, и страна оказалась избавлена от второго издания интеллигентского тоталитаризма. Сплоченно удалось выступить для совершения государственного переворота сентября-октября 1993г. и с целью повторного избрания Ельцина президентом в 1996г. (в обоих случаях в виду реальной угрозы краха режима либеральной интеллигенции). В остальном 90-е годы были потрачены номенклатурой “либеральных реформ” на лютой казнокрадство и заказ друг дружке киллеров (когда не удавалось по-братски поделить награбленное).

История властвования интеллигенции – отдельная тема. Для нас сейчас важно обратить внимание, что нередко междоусобную грызню интеллигентских группировок выдают за преследование некими Темными Силами интеллигенции (образованного класса) вообще, - что грозит гибелью Культуры! Можно проучиться, что ничего подобного на Руси отродясь не бывало, все имевшие место погромы культуры и цивилизации на совести самой интеллигенции.

В заключение заметим, что советская власть не была вовсе лишена государственного здравомыслия, и не могла (и не всегда хотела) исполнить любые прихоти интеллигенции (что вызывало злобное ворчание последней). В советской истории можно встретить примеры противодействия интеллигенции. Однако советская политика социального подавления интеллигенции не бывала долговременной и последовательной. Не была она и сознательным стремлением ограничить интеллигенцию как враждебный класс, т.к. во всех случаях руководствовались более приземленными прагматичными соображениями. Что, в конце концов, всегда позволяло интеллигенции добиться социально-политическго реванша.

Таким образом, мы очертили внешние границы феномена “русская интеллигенция”. (Строго говоря, интеллигенция возникла и существует не только в России, но для нашей темы это обстоятельство пока не важно). Подведем некоторые предварительные итоги.

Индивидуально как качество личности интеллигентность есть особенное состояние души, с присущим интеллигенции характерным отношением к окружающему миру (интеллигентская этика). Социально, интеллигенция это среда и субкультура. Интеллигентская среда задается этическим инвариантом, который, собственно, и определяет Интеллигенцию, поскольку принадлежность к Интеллигенции есть прежде всего исповедование особливой Нравственности (этики). Интеллигентская субкультура (по сути, сводящаяся к проповеди Идеалов) со временем эволюционирует, и вообще говоря, является продуктом социальной адаптацией, реакцией приспособления к изменяющимся внешним условиям. Однако во всякую эпоху интеллигентская субкультура исторически понятие вполне определенное, имеет ярко выраженное идеологическое ядро.

Интеллигенцию сплачивает сознание своего морального превосходства над остальным обществом (человечеством), принадлежность к Интеллигенции порождает личное и корпоративное самоощущение Духовной Избранности. Обществу внушается, что Интеллигенция есть Совесть народа , имеющая неоспоримое право и обязанность судить и осуждать всех (даже и Бога), казнить и миловать (хотя бы морально). Для человека интеллигентность большой соблазн.

С точки зрения предпочтений социальной самоорганизации интеллигенция – тоталитарная среда, разделяющаяся на секты (как раньше выражались, “кружковщина” и “групповщина”). По социальной структуре и внутренним взаимоотношениям интеллигентские сообщества крайне авторитарны и деспотичны, держаться на иерархии Бесспорных моральных Авторитетов (как разных для различных интеллигентских группировок, так и общих для большинства интеллигенции). Систему интеллигентских культов, поклонение своим Героям и Кумирам интеллигенция стремиться навязать обществу как некий нравственный императив. Вообще, интеллигенция отличается крайней идеологической нетерпимостью, и если и проповедует обществу толерантность и всепрощение, то только по отношению к “своим”. Ответной любезности от интеллигенции дождаться невозможно, мстительность интеллигенции ее врагам невозможно недооценить.

В заключение заметим, что рассмотренные социальные качества и характеристики интеллигенции сами по себе не объясняют, каким образом интеллигенции удалось добиться гегемонии в России, почему русский народ оказался беспомощен перед интеллигенцией, и попал под ее уже почти вековое иго. Для ответа на этот вопрос необходимо исследовать способ социального существования интеллигенции. Чем мы и займемся в следующей части.

ПРИМЕЧАНИЯ

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ (от лат. intelligens понимающий, мыслящий, разумный), общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным, творческим трудом, развитием и распространением культуры. Понятию интеллигенция придают нередко и моральный смысл, считая ее воплощением высокой нравственности и демократизма. Термин “интеллигенция” введен писателем П. Д. Боборыкиным и из русского перешел в другие языки. На Западе более распространен термин “интеллектуалы”, употребляемый и как синоним интеллигенции. Интеллигенция неоднородна по своему составу. Предпосылкой появления интеллигенции было разделение труда на умственный и физический. Зародившись в античных и средневековых обществах, получила значительное развитие в индустриальном и постиндустриальном обществах. “The Cyril and Methodius ”

Обычно под интеллигенцией понимают образованные слои общества вообще, или точнее, Интеллигент рассматривается как некий идеал (эталон) Просвещенного человека. Понятно, что как всякое социальное явление интеллигенция не имеет четко очерченных границ. Однако нас интересует сущность феномена русской Интеллигенции, её ядро, то, что позволяло в начале XX века говорить об Ордене русской интеллигенции. Вот как трактует русскую “интеллигенцию” Британская энциклопедия .

The “intelligentsia”

Beginning about 1860, Russian culture was dominated by a group known as the “intelligentsia”, a word that English borrowed from Russian but which means something rather different in its original Russian usage. In the word’s narrow sense, the “intelligentsia” consisted of people who owed their primary allegiance not to their profession or class but to a group of men and women with whom they shared a common set of beliefs, including a fanatic faith in revolution, atheism, and materialism. They usually adopted a specific set of manners, customs, and sexual behaviour, primarily from their favourite book, Nikolay Chernyshevsky"s utopian novel Chto delat (1863; What Is to Be Done?). Although appallingly bad from a literary point of view, this novel, which also features a fake suicide, was probably the most widely read work of the 19th century.

Generally speaking, the intelligentsia insisted that literature be a form of socialist propaganda and rejected aesthetic criteria or apolitical works. In addition to Chernyshevsky and Dobrolyubov, typical members of the intelligentsia came to include Lenin, Stalin, and other Bolsheviks who seized power in 1917. Thus it is not surprising that a gulf separated the writers from the intelligentsia. In an important anthology attacking the mentality of the intelligentsia, Vekhi (1909; Landmarks), the critic Mikhail Gershenzon observed that “an almost infallible gauge of the strengths of an artist’s genius is the extent of his hatred for the intelligentsia”. Typically, the writers objected to the intelligentsia’s intellectual intolerance, addiction to theory, and belief that morality was defined by utility to the revolution. Tolstoy, Dostoyevsky, and Anton Chekhov were all sharply contemptuous of the intelligentsia.

По-британски трезвый (и несколько презрительный) взгляд. Отметим ключевые пункты. И. доминирует в русской культуре примерно с 1860 года. И. отличается крайней идеологической нетерпимостью (фанатичная вера в революцию, социализм, атеизм и материализм). Идеологической библией И. стал роман Н.Чернышевского “Что делать”. Книга низких литературных достоинств, но полюбившаяся И. правильной социально-политической ориентацией. Объединяет И. верность неким идеалам, особое мировоззрение и соответствующие идеологические приоритеты. В культуре И. видит прежде всего форму пропаганды (социалистической), эстетические критерии вторичны, главный этический принцип – польза для революции, И. отвергает аполитичность. Большевики – типичные интеллигенты. Талантливые деятели русской культуры презирали интеллигенцию.

Англичане правильно указывают на характерную приверженность интеллигенции социализму. Интеллигенция исступленно бредила социализмом примерно век: с 60-х годов XIX в. по 60-е годы XX века (шестидесятники, и первые советские диссиденты изначально боролись за “социализм с человеческим лицом” и восстановление “ленинских норм партийной жизни”). Разочарование интеллигенции в социализме привело к начавшейся в 1986 году Перестройке, распаду СССР в 1991г. и последующим реформам радикального либертарианского толка. Однако радикальная смена политико-идеологической ориентации - с социалистической на капиталистическую – вовсе не означает изменение природы интеллигенции и утраты ею культурной гегемонии в России. Далее покажем, что интеллигентский “капитализм” имеет глубокую преемственность с “реальным социализмом”.

Как видим, по мнению просвещенного Запада русская Интеллигенция имеет многие черты, как бы сейчас выразились, “тоталитарной секты”. Сама Интеллигенция воспринимает свое социальное место и роль так, что Интеллигент есть критически автономно мыслящая Личность. Забегая вперед, заметим, что критическое отношение к миру в первую очередь направлено против России и русского народа. Моральному осуждению со стороны интеллигенции не подлежит лишь сама Святая Великомученица Интеллигенция (за исключением враждебных фракций интеллигенции, которые, правда, изобличаются в отступлении от Идеалов подлинной Интеллигенции).

В.И.Ленин (VIII съезд, ПСС, т.38, стр.198-199):

“К нам присосались кое-где карьеристы, авантюристы, которые назвались коммунистами и надувают нас, которые полезли к нам потому, что коммунисты теперь у власти, потому что более честные “служилые” элементы не пошли к нам работать вследствие своих отсталых идей, а у карьеристов никаких идей, нет никакой честности. Это люди, которые стремятся только выслужиться, пускают на местах в ход принуждение и думают, что это хорошо ”.

Такого рода жалоб и проклятий в адрес советского госаппарата у Ленина полным полно. Особенно бросается в глаза невольное сравнение “служащих” совдепии с проклятым русской интеллигенцией чиновничеством царской России, контраст разителен (хотя прямо и честно Ленин об этом нигде не говорит). О каких таких “честных “служилых” элементах мечтает В.И.? Об оплеванном интеллигенцией русском бюрократе. Честный служилый элемент не идет к большевикам из-за “своих отсталых идей”. Советский госаппарат формируется из “элемента” вдохновленного идеями исключительно передовыми, т.е. из интеллигенции (преимущественно еврейской).

Какие “отсталые идеи” русской бюрократии целый век презирала и высмеивала интеллигенция: дисциплина, субординация, ориентация на карьеру на госслужбе, ответственность, верность долгу, идеал служения Отечеству и патриотизм (что интеллигенцией третировалось, как подлое желание выслужиться перед начальством, раболепство, деспотизм, обскурантизм, тупость и прочее). После февраля 1917г. пришедшая к власти интеллигенция принялась утверждать свои любимые передовые идеи: безначалие, народная демократия, чиновники – это плохо, государство есть чудовищная машина насилия (классового) и принуждения свободолюбивого народа (человека), и существует как временное неизбежное зло, в скором светлом будущем его совсем не должно быть. Чему ж удивляться, что доставшееся интеллигенции государство удалось развалить за полгода (еще долго продержалось, крепкое было), и следом пришел кровавый хаос Гражданской войны.

А уж сколько велось интеллигентных разговоров об ужасной коррупции старого чиновничества… (по большей части демагогия и спекуляции), для русской литературы такого рода сентенции - общее место. Зато после революций 1917 и 1991 годов дорывавшаяся до власти интеллигенция показывала, что значит настоящее разграбление страны и казнокрадство без дурацких сантиментов.

На деле без ненавистного “чиновничества” интеллигенция недееспособна. С начала и до самого конца советской власти длилась борьба с “бюрократизмом”, практически подразумевавшая наведение элементарного бюрократического порядка. То же происходит и после победы либеральной “демократии” в 1991г. Из этого шизофренического круга идеологам интеллигенции (прежней советской, теперешней либеральной и всякой прочей) не удалось выбраться и поныне.

Одной из основных причин позорного поражения ГКЧП была его попытка действовать бюрократическими методами в стране, где бюрократия была организационно расколота, морально слаба. В России систему подлинной государственной бюрократии еще только предстоит возродить.

А.Солженицын “Образованщина ”, “Новый мир”, 1991, №5

Статья посвящена осуждению советской “образованщины”, и является недурным пособием по интеллигентским комплексам. Солженицын вполне сознает, какую фатальную роль сыграла русская интеллигенция в падении Российской империи. И считает возможным натравить советскую интеллигенцию на борьбу с советской властью.

Так или иначе, кличкой “образованщина” Солженицын обзывает не только аполитичных советских интеллектуалов (пассивно советских), отступившихся от Идеалов русской интеллигенции, но и враждебные группировки собственно Интеллигенции.

Аркадий Аверченко, из книги “Дюжина ножей в спину революции”, глава “Чертово колесо”:

“Все новое, революционное, по-большевистски радикальное строительство жизни, все разрушение старого, якобы отжившего, - ведь это же “веселая кухня”! Вот тебе на полках расставлен старый суд, старые финансы, церковь, искусство, пресса, театр, народное просвещение - какая пышная выставка!

И вот подходит к барьеру дурак, выбирает из корзины в левую руку побольше деревянных шаров, берет в правую один шар, вот размахнулся - трах! Вдребезги правосудие. Трах! - в кусочки финансы. Бац! - и уже нет искусства, и только остается на месте какой-то жалкий покосившийся пролеткультский огрызок.

А дурак уже разгорячился, уже пришел в азарт - благо шаров в руках много - и вот летит с полки разбитая церковь, трещит народное просвещение, гудит и стонет торговля. Любо дураку, а кругом собрались, столпились посторонние зрители - французы, англичане, немцы - и только, знай, посмеиваются над веселым дураком, а немец еще и подзуживает:

- Ай, ловкий! Ну, и голова же! А ну, шваркни еще по университету. А долбани-ка в промышленность!..

Горяч русский дурак - ох, как горяч... Что толку с того, что потом, когда очухается он от веселого азарта, долго и тупо будет плакать свинцовыми слезами и над разбитой церковью, и над сокрушенными вдребезги финансами, и над мертвой уже наукой, зато теперь все смотрят на дурака! Зато теперь он - центр веселого внимания, этот самый дурак, которого прежде и не замечал никто ”.

И кто же у нас тот “дурак”? Крестьянин, рабочий, мещанин?.. Да русский мужик и не сумел бы ничего такого, самому ему на ум бы не пришло – громить финансы, университеты… государство. Столь красочно описаны деяния русской интеллигенции. И не одних большевиков, большевики лишь завершали дело. Русская либеральная интеллигенция в феврале 1917г. совершила государственной переворот и приступила осуществлять вековые чаяния русской Интеллигенции. Да и пресловутых большевиков, своих соратников по борьбе против “дикого самодержавия”, в Россию завезли именно февралисты. Распоряжением Временного правительства Ленин-Троцкий сотоварищи спешно доставлялись на родину из эмиграции за казенный счет.

Думаете, чудом выживший, вышвырнутый пинком на эмигрантскую помойку “дурак” одумался и раскаялся? Ничуть ни бывало, это надо совсем не знать русского интеллигента. Тот же Аверченко, в свое время восторженно приветствовавший революцию, в предисловии к “Дюжине ножей…” пишет:

“Нужна была России революция?

Конечно, нужна.

Что такое революция? Это - переворот и избавление ”. (…)

“… мой собрат по перу, знаменитый русский поэт и гражданин К. Бальмонт, мужественно боровшийся в прежнее время, как и я, против уродливостей минувшего царизма ”.

Вот так-то вот.

Бессовестность и безответственность вообще сословный атрибут Интеллигенции. Отсюда и непроходимая дурь. Чего же удивляться, что у нас 1991 год недалеко ушел от 1917.

Казалось бы, исторический анекдот, а в нем сокрыта великая правда советской жизни. Для Л.И.Бержнева, Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР, Маршала и пятижды Героя Советского Союза, вершиной карьеры и общественного признания явилось авторство трилогии воспоминаний (“Малая земля”, “Возрождение”, “Целина”). Не ученой степенью соблазнился, не избранием в члены Академии Наук. Добрейший Леонид Ильич на закате жизни и вершине могущества решился приобщиться к высшему советскому сословию – писателям, художникам слова, инженерам человеческих душ.

Бесспорно, идеологический аспект проблемы имеет немаловажное значение. Собственно у самого Маркса никаких особых теоретических затруднений не было. Согласно классической марксистской философии при коммунизме исчезает отчуждение человека от результатов его труда, что сопровождается в том числе упразднением социального разделения людей на профессиональные группы, вообще происходит отмирание государства и т.п. Между прочим, по духу взгляды марксистов на человека и общество весьма близки либеральной утопии, с той только непринципиальной для метафизики разницей, что согласно последовательного либертарианства человек экономический должен эволюционировать в универсального рыночного гомункулуса – идеальный элемент Свободного рынка. Предполагается, что в светлом либеральном будущем общество окончательно утратит сословную структуру, государство будет упразднено за ненадобностью, а выбор профессии и смена человеком сферы деятельности будет определяться исключительно размером зарплаты, установившейся в процессе конкуренции автономных индивидов на свободном рынке труда.

Возвращаясь к проблематике марксистской идеологии. Маркс не знал социализма как некой переходной общественной формации от капитализма к коммунизму, в его трудах социализм и коммунизм синонимы. Однако практика показала, что перейти сразу к коммунизму не удается (большевики честно предпринимали соответствующие попытки, в их понимании социализм – прямое нерыночное распределение общественного продукта). В конце концов, пришли к спасительной мысли – приоритет Ленина, - что коммунистическая партия при отсутствии адекватного коммунизму экономического базиса вопреки классическому марксизму может мерами политического насилия создать необходимый индустриальный базис, на основе которого будет сознательно строить социализм-коммунизм. Оно бы и хорошо, да только вот из марксистской ортодоксии никак не следовало, что чиновники “пролетарского государства” социально выражают интересы рабочих, и вообще имеют объективную классовую заинтересованность в коммунизме (строго говоря, такой прямой заинтересованности и рабочие не имеют, но в эти теоретические эмпиреи мы углубляться не будем).

Важнейший миф Советской власти повествует о знаменитой ленинской кухарке, предназначенной для управления государством. “Правые” традиционно приходят в ужас от возможных последствий подобных новаций, “левые” в свою очередь возмущенно указывают, что по мысли В.И.Ленина кухарка должна учиться управлять государством. Обычно, в подобных дискуссиях никто не утруждает себя умственным усилием сделать следующий шаг: “правые” не задаются вопросом, кто же действительно правит в социалистическом обществе. А левые не задумываются, кем же станет “кухарка”, овладевшая наукой и практикой государственного управления. Как не странно, обе стороны молчаливо (или нет) сходятся в ответе – чиновником. Разумеется, природу этого самого социалистического чиновника стороны мыслят себе по-разному: для “правых” он душитель общественных и индивидуальных прав и свобод, а с точки зрения “левых” он преодолевает в себе наследие прежнего антинародного “бюрократизма”, и из прислужника буржуазии становится “слугой народа” и т.п. Таким образом, в обоих случаях мы имеем чиновника, что, однако ровным счетом ничего не проясняет, поскольку чиновники управляют государством при любом общественном строе, работа у них такая.

Фактически в совдепии представители от рабочих (желательно орденоносные “герои труда”) играли роль “свадебных генералов”, а делами заправляли профессиональные партийные и советские чиновники. Трудящегося “от сохи” еще можно было посадить в президиум для публичного представительства, но действительно доверить ему важную руководящую должность было никак невозможно (из-за его элементарной некомпетентности). Непролетарский характер труда советских вождей и высшего чиновничества “пролетарского государства” бросался в глаза.

Советскими идеологами была выдвинута концепция о “пролетарском происхождении”. Считалось, что советский функционер, выходец из рабоче-крестьянской семьи, сам в молодости год-другой поработавший на заводе (в колхозе), пожизненно проникался пролетарской классовой сознательностью, и в дальнейшем преданно отстаивал “классовые интересы” рабочих и трудового крестьянства. Риторику эту даже советским гражданам было затруднительно признать убедительной, поэтому известные сомнения относительно подлинной классовой природы советского государства существовали всегда (воли им, сомнениям, конечно, не давали). Честная социальная классификация номенклатуры никак не давалась советским теоретикам.

Интеллигенция – ум, честь и совесть нашей эпохи. Правда, В.И.Ленин говорил о Партии. И это очень верно, поскольку совесть самого интеллигента исчерпывается общим мнением его тусовки.

Напомню, Ленинский афоризм появился в статье “Политический шантаж”, где В.И. трактовал свое нежелание в публичном суде опровергнуть обвинение, мягко выражаясь, в сомнительных связях с Германией. Приходится признать, что Ленин объяснился с общественностью 100% интеллигентно.